Бела Балаж - Карл Бруннер

Но горло его все сильнее сжималось, и, наконец, он все-таки взглянул на разбитые цветочные горшки.

— Да, вот они лежат! Что тут произошло? Может быть, маму били?

Карл робко смотрит на кухонную дверь. Оттуда не слышно ни звука.

— Мамочка! — зовет он, наконец, чуть слышно и закрывает от страха глаза. Ответит ли она?

— Мамочка!.. — зовет он громче, с болью и тоской.

Раз-два-три… раз-два-три… — звучит, как насмешка, вальс «Дунайские волны».

Вдруг Карл кричит изо всех сил: «Мама!» — и роняет книги, которые все еще держал в руках. Он словно только что очнулся от какого-то оцепенения. Только сейчас понял, что произошло…

Карл больше не зовет и не ищет. Слезы текут у него по щекам.

Но внезапно он спохватывается. Может быть, соседи что-нибудь знают?

Когда из взломанной двери выбежал мальчик, человек, стоявший у окна, покинул свое место и быстро спустился за ним.

Карл сначала высморкался, затем хорошенько вытер глаза и тогда только позвонил к дядюшке Оскару. Жена его приоткрыла дверь. Первое, что она увидела в дверную щель, был: шпик, который стоял этажом ниже и делал вид, что читает газету.

— Что тебе? — тихо и нетерпеливо спросила женщина, не впуская мальчика в квартиру.

Только что она забинтовала лицо дядюшке Оскару и выбранила его за то, что он постоянно вмешивается в чужие дела. Нынче это слишком опасно!

Ее раздраженный голос словно ударил мальчика в грудь. У него пропала всякая охота спрашивать, но все-таки он решился:

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где мама?

— Мы ничего не знаем, — громко и отчетливо сказала женщина (чтобы услышал шпик) и быстро закрыла дверь.

Карл еще некоторое время смотрел на блестящую медную ручку двери.

«Ох, ты, чучело! — думал он. — Когда тебе бывала нужна новая кофейная мельница, ты всегда знала, где мама».

Он перешел на другую сторону. Там жили Вальдманы, родители Лизы. Нехотя нажал он кнопку звонка.

«Если Лизы нет дома, — подумал он, — то и здесь мне делать нечего».

Открылся только глазок. Карлуша встал на цыпочки и вытянул шею.

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете…

— Нет, — раздался хриплый голос старого больного Вальдмана, и глазок закрылся.

«Трусы! Таких, как моя мама, здесь никого нет», с горечью подумал Карл.

Но ведь он только спрашивал. Почему же никто не захотел даже ответить ему?

Карл повернул голову и этажом ниже увидел человека с газетой. Человек смотрел на него, подняв голову, и так приветливо улыбался, что Карл подумал было обратиться к нему. Может быть, он даст мне совет? Но ведь это совсем незнакомый человек… Нет, лучше не надо.

Затем Карл вернулся в квартиру. Тяжело было на сердце, а тут еще живот так и сводило от голода.

Когда мальчик вторично увидел комнату, она показалась ему еще ужаснее. Вначале у него была тайная мысль, что все это только сон (ему часто снились страшные сны), но разгромленная комната предстала перед ним снова, как холодная и неумолимая действительность.

«Надо хоть прибрать, — подумал он в отчаянии, — может быть, мама скоро вернется».

Но сначала осмотреть кухню, хоть и мало надежды найти какую-нибудь еду.

— Все погибло, все потеряно! — вполголоса сказал он.

Это были последние слова песенки, которую иногда пела Лиза. В горле точно застрял какой-то комок. Карл открыл духовку только для того, чтобы убедиться, что она пуста. Теплый запах бобов повеял ему в лицо. Комок в горле внезапно растаял. Этот запах был словно ласка матери, как последний ее привет. Горячая волна нежности растворила на время всю горечь, ненависть и страх в его сердце.

Карл ел бобы (там лежала еще маленькая сосиска), и слезы катились по его щекам.

Со двора послышалась мелодичная нежная песенка. То пели уличные певцы:

И вдруг Карл вспомнил о ребятах. Они теперь, верно, играют на дворе. От них он скорее что-нибудь узнает, чем от этих напуганных взрослых.

Он живо доел бобы, вымыл тарелку и вилку под краном и положил все на место.

«Я потом приберу», подумал он, пробегая по комнате и только подняв свои брошенные книги.

Снова он был полон надежды.

Выходя из квартиры, Карл увидел на полу сломанную задвижку и поднял ее. Тоже пригодится. Может быть, можно приделать ее к дверям, и тогда не придется покупать новую. Задвижка слегка погнулась. Во всяком случае, ее можно пока сохранить.

Сбегая с лестницы, он не заметил, что улыбающийся человек с газетой последовал за ним.

Во дворе собрались почти все дети этого дома. Ребята смотрели вверх, на окна бруннеровской квартиры, и шептались, сбившись в кучу.

Тут же остановились уличные певцы и снова запели:

Дети сразу заметили Карла. Они подтолкнули друг друга локтями и замолчали. Все взгляды были направлены на него. Карл, опустив глаза, медленно приближался к ребятам. Тут же стояли его друг Франц и маленький Петер. С остальными Карл не дружил. Там не было больше пролетарских ребят.

Вслед за Карлом в дверях появился человек с газетой и поглядел ему вслед.

— Ага! — сказал двенадцатилетний Олаф, сын доктора Бема. Дети отлично знали, что этот человек, приехавший с полицией, конечно, «тайный сыщик». Они знали также, сколько еще полицейских спрятано в доме.

— Каждого, кто разговаривает с Карлом Бруннером, запишут, — прошептал Олаф с важной миной. — Они всегда так поступают. Если схватили коммуниста, так и всех его знакомых арестовывают.

— Но ведь Карл заговорит с нами!

— И не подумает! — сказал Франц с презрительной гримасой.

— Идемте лучше играть на улицу, — сказал Вернер, сморщив нос, и ушел.

Ребята разбежались один за другим.

— Наконец, от них отделались! — с горечью проворчал Франц, когда во дворе остался только он и маленький Петер.

Вдруг раздался резкий, повелительный голос:

— Франц! Сейчас же домой!

Это кричал сапожник Шрамм. Он стоял без пиджака в подворотне (там помещалась его маленькая мастерская) и косился на шпика, который, держа в руках газету, не двигался с места. Сапожник Шрамм всегда был сердит и недоволен, но теперь он был особенно раздражен. У него было мрачное высохшее лицо.

— Поскорее, Франц!

Это прозвучало так грозно, что Франц смущенно, словно извиняясь, взглянул на Карла, медленно повернулся и пошел.

Через секунду с первого этажа раздался пронзительный женский голос:

— Петер, иди сюда!

Карл остался один. Ему стало больно, как тогда, при первом взгляде на разоренную комнату. Может быть, даже больнее… Никто из ребят не остался, чтобы поговорить с ним. Ни маленький Петер, ни даже его лучший друг Франц.