Евгения Овчинникова - Мортал комбат и другие 90-е

– Доски сосновые. Сверху – жесть, для веса, чтобы не унесло весной. – Папа стучал по внешней стороне костяшкой. – Чтобы не ржавела, каждую весну прохожусь краской.

Каждую весну папа проходился по туалету зеленой, под цвет кустов, краской. Громоздкий – два с половиной метра в высоту – туалет жизнерадостно торчал на участке, как первый зуб у младенца.

Мама и тут была недовольна.

– Поставил бы простой. Унесет его – сколько материала.

– Не унесет, – авторитетно аргументировал папа, – вес не позволит.

– Был бы фундамент – не унесло бы. А так – унесет.

– Кто делает фундамент туалету? – раздражался папа.

– Никто не обивает туалет жестью! Денег сколько в одном туалете, – мама доходила до сути своего недовольства.

Стройка требовала денег и рабочих рук. А так как рук у папы было всего две, то на даче, даже не вспомню, когда именно, появился Виктор Андреевич. Все, что я о нем знаю до сих пор, – был он Виктор Андреич, и был он художник. В то время в городе было как-то много таких художников. Все эти Витьки, Лёшки, Сашки обитали на соседних дачах в основном зимой: как считалось, сторожили участки за еду или небольшие деньги. В городе они встречались в избытке в городском парке, в кинотеатрах, где малевали афиши и рекламу и занимались мелким ремонтом.

– Бичи [8], – поджимая губы, говорила о них категоричная мама.

– Шабашники, – деликатно поправлял ее папа, указывая на меня глазами.

– Разворует все, как у Васильевых, – прогнозировала мама.

– Не разворует. Он интеллигентный.

Виктор Андреевич на самом деле был интеллигентным. Он не ругался матом и носил бородку клинышком. Он помогал месить цемент, таскать блоки, придерживал ступени лестницы во время сварки.

Мы с мамой не знали, как с ним общаться, поэтому сторонились. Но вскоре мама приняла решение. Однажды во время обеда, а обедал Виктор Андреич отдельно, на кухне, мы увидели, как он свалил в одну тарелку первое и второе, хорошенько перемешал и отправил ложку в рот.

– Все равно в желудке все вместе будет, – пояснил он, жуя.

Мы в ужасе отвернулись.

– Бич, – вынесла мама окончательный приговор и с тех пор заговаривала с ним только при крайней необходимости.

Но я все еще сомневалась. Мне хотелось романтики.

В редкие минуты отдыха он закуривал папироску и садился на берегу, отрешенно глядя на воду.

– Никто не исчезает без следа в реке времени. Все имеет значение в равной степени.

Или так:

– Я гость в этом бренном мире. Если что не так – смиряюсь.

Говорил он всегда вроде бы в пустоту, но я знала, что слова предназначались мне.

Виктор Андреевич зимовал у нас на даче несколько лет. Однажды весной, когда спала вода, мы приехали на дачу и занимались просушкой и уборкой.

– Женя, иди-ка сюда, – оторвал меня папа от любимого занятия – созерцания водоворотиков в мутном потоке.

Я нехотя поднялась на второй этаж, в гостиную, и обомлела. Все бетонные стены гостиной от пола до потолка были изрисованы углем – пухлыми младенцами, Иисусами с терновым венком, угадывались извивистые берега Чаглинки и сопка с телевышкой.

– Здорово намалевал, да? – спросил папа меня.

– Ага, – восхищенно отозвалась я.

На столике у кровати лежала студийная фотография пухлого малыша, похожего на настенный рисунок. Я взяла ее в руки:

– Кто это, интересно?

Карточка не была подписана сзади.

– Ребенок его, поди, – отозвалась вошедшая мама. Она рассматривала стены.

– У него есть дети? – удивилась я.

Виктор Андреич казался мне таинственным, практически бестелесным существом, принесенным ветром. У такого не могло быть корней.

– Конечно, есть, – жестоко развеяла миф мама. – Жена есть, дети. Где-то в Пензе, кажется.

– В Саратове, – поправил папа.

В последний раз я видела Виктора Андреича одной поздней осенью. Мы с Машей и Леной, уже подростки, маялись на улице. В городском парке меня робко окликнули по имени. Мой сгорбленный, вечно виноватый герой сушил скверно нарисованные афиши у подсобки возле колеса обозрения. Он пригласил нас заглянуть внутрь. Крошечная комнатка, заставленная рамами с холстами, краски, широкие кисти сушатся на тряпицах. Пахло маслом и нечистым жильем. Подруги демонстративно сморщили носы и встали поодаль, бросая на меня выразительные взгляды.

Это был единственный раз, когда мы разговаривали, и я напрочь забыла – о чем. Наверняка о какой-нибудь чепухе. Меня нетерпеливо позвали. Я попрощалась с Виктором Андреевичем.

– Вечно ты с кем-то таким разговариваешь, – шипели мои рафинированные подруги. – Бомж какой-то.

– Он художник, – сказала я и потом злобно молчала всю дорогу домой.

В наш последний год в Кокчетаве шедевр был закончен, папа занимался внешней отделкой.

– Зачем так много? – спрашивала мама, указывая на ведра голубой краски, громоздящиеся в прихожей. – И половины хватило бы.

Ее беспокоили расходы на краску.

– Два раза пройдусь, чтобы не заржавело после первого паводка.

Наш трехэтажный дом заголубел колоннами, лестницей и затейливыми узорами перил. Незадолго до паводка папа провел неделю на даче, пообещав, что в мае нас с мамой ждет большой сюрприз.

– Какой, как думаешь? – спрашивала я маму.

– Виктор Андреич ваш спер что-то, вот и сюрприз.

В мае мы приехали в самый разгар поселковой починки. Не сразу заметили, что чего-то не хватает. Папа торжественно вел нас по дорожке, потом – по парадной лестнице на второй этаж. Он распахнул дверь в гостиную, и мы увидели: исчезли пухлый младенец и телевышка. Вся комната была варварски и бездушно закрашена белым, с декоративными брызгами поверх.

– Какая красота! – восхищалась мама; она трогала стены. – С пупырышками, так аккуратно! – Зашла в соседнюю комнату. – Женя, посмотри, у тебя розовые!

– Нравится? – спросил папа, не глядя на меня. Он не сомневался, что да.

– Угу, – угрюмо отозвалась я. – А где Виктор Андреевич?

– Я его отпустил. Остальное доделаю сам.

– Где он будет жить?

– Разберется. Посмотри, у тебя бабочки нарисованы.

Через несколько минут он спустился вниз и мы услышали вопль, полный отчаяния. С террасы второго этажа открылась ужасная картина: исчез наш зеленый туалет. На его месте зияла дыра, как на месте вырванного зуба.

– Ай! – кричал папа, подбегая к дыре снова и снова.

– Ай! – кричал он, хватаясь за голову и осматривая берег – не виднеется ли зеленая крыша.

«Так тебе и надо», – с удовольствием думала я, глядя на его страдания.

Туалета нигде не было. Мы еще неделю ходили по поселку, спрашивая, не прибило ли к кому наш зеленый туалет, но соседи только пожимали плечами.

В середине мая вода окончательно спала, мы ждали вечернего автобуса в город. Был идиллический степной закат: красное солнце у горизонта окрашивало степь и сопки вдалеке. Пахло тиной и первым цветением.