Михаил Коршунов - Наша компания [сборник рассказов]

И секрет оказывался проще простого: чем арбуз спелее, тем он ярче блестит, точно глянцевый. И еще: чтобы достался самый сладкий, надо различать сорта — кавуны и кавунки. У кавуна в том месте, где был цветок, серенький кружок будет меньше, чем у кавунки. А кавунка куда слаще кавуна.

Эх, что это были за кавунки! Притащат Петя с Тамарой домой в подарок от бабушки Ориши такую кавунку, надрежут с четырех сторон, а потом только надавят слегка — корки отскочат, а середина кавунки — баранчик — сама вываливается, а в ней-то самый сок и самая сладость. Съешь кусок баранчика — и потом надо по пояс умываться, потому что зальешься соком и делаешься сам таким сладким, что осы норовят на тебя сесть.

... По вечерам после работы любили колхозники собираться в клубе.

Клуб был просторный, каменный, в два этажа. Кто читал в библиотеке книгу, кто сражался в домино или в шашки, кто учился играть на баяне или бандуре, а кто просто ничего не делал — сидел на лавочке перед входом и отдыхал.

Постоянным посетителем клуба был дед Онуфрий. Он просматривал журналы и свежие газеты, играл в шахматы.

Играть в шахматы дед Онуфрий не умел, а только учился. Партнером по игре бывал Гена. Остальным ребятам доставляло удовольствие незаметно подобраться к Онуфрию Куприяновичу и стащить у него с доски короля. Геннадий «поедал» у деда Онуфрия все фигуры, и в конце концов дед спохватывался: а где же его король?

И тогда ребята бегали, суетились, делали вид, что ищут короля: заглядывали под шкафы, под столы, в поддувало печки, предлагали деду снять сапоги и поглядеть в них, не завалился ли король за голенища; одни говорили, что видели, как короля еще засветло унесли куры, другие — что он попал в отруби и его, наверно, увезли уже на свиноферму.

Дед ругался и выходил покурить на лавочку. За дедом тянулись и ребята.

Дед побурчит, побурчит и успокоится. А потом кто-нибудь вызовет его на разговор, и тут начнутся всякие были и небылицы из далекой старины — поверья, думки, смешные приключения, чудасии. Дед их знал столько, что слушать и не переслушать.

... Показался над землей месяц и высветил на селе улочки и тропки. Отразился он и в озере, точно кто-то уронил в воду серебряное ведерко. Потом запалилась около месяца звездочка, и повел ее месяц за собой, зажигая от нее на пути все новые и новые звезды.

Сидит народ, слушает деда. Сидят и слушают ребята.

— Был у нас на селе богатый кулак Ясько. Имел он десять мельниц...

— А где ж они прежде стояли, мельницы эти? — спросит кто-нибудь деда.

— А прямо посреди села и стояли на площади — его десять и наша одна, общественная, которая принадлежала всем крестьянам. Я на ней мельником работал.

Помню, однажды крепко я над Яськом подсмеялся. Собрали люди урожай, и требуется им муки намолоть. А на ту беду ветер слабый был, никак жернова не тянет. Дай, думаю, Яська подыграю. Отключил я от крыльев жернова — ветер их сразу пустые подхватил и завертел. Увидели работники Яська, что у меня мельница вроде на полный ход мелет, а у них все как на привязи. И сам Ясько бегает, орет на работников. А я в окошке дивлюсь на дурней, и смех меня так и распирает.

— Онуфрий Куприянович, — попросил Гена, — расскажите про Куземку, как он Яська лошадь продал.

— Про Куземку? Можно и про Куземку. — Дед Онуфрий закурил, помолчал, потом заговорил. — Ловкий был парубок Куземка и на выдумки мастак.

Задумал он как-то Яська проучить. Купил на ярмарке вороную лошадь по дешевой цене. С виду лошадь ничего, только спина была седлом потерта, так что заместо черной шерсти повылезла пегая. Поэтому и цена такая маленькая была.

Купил ее Куземка и незаметно привел на село. Я как поглядел на ту коняку, говорю ему: «На что она тебе такая?» А он мне в ответ: «Погоди, Онька, завтра ты ее не узнаешь». Я тогда был не старше Нюрки моей, и на селе меня Онькой звали.

И верно, назавтра гляжу, а во дворе у Куземки стоит на поводу вся чисто вороная лошадь. Что за диво! А тем часом идет по улице Ясько. Приметил коняку — да к Куземке: «Откуда такая гарная? Продай». Куземка упирается, делает вид, что не хочет. А Ясько свое: продай да продай. Ну, и продал Куземка лошадь за высокую цену. Я тогда спрашиваю его, что оно такое: был у лошади лишай — и нет его? Любопытно мне, мальчишке. А Куземка посмеивается и говорит: «Я лошадь подкрасил». — «Как так? Чем подкрасил?» — «А так и подкрасил. Сварил в квасе ржавое железо — получилась черная краска. Ну, и закрасил тот лишай. Через неделю она у него опять пегая будет».

Любил дед Онуфрий рассказывать и про силача Лукомца, который мог, стоя на одной ноге, обернуться вокруг себя с косой в руках и выкосить траву или удержать на месте упряжку волов. Любил рассказывать и страшные истории про сычей и заколдованную кукушку — зозулю, как они кричат по ночам жалобными человечьими голосами и заглядывают в хаты через дымоходы, и про ведьмаков, которые крутят на дорогах хвостами, и про кобыльи и песьи головы, торчащие из колодцев в темную воробьиную ночь, и про куриц, которые вдруг начинают кричать по-петушиному.

А серебряное ведерко, точно наполненное до половины водой, все плавает по озеру, и нет на нем дужки, чтобы его вытащить. Заливисто, разноголосо звенят в ставках и протоках лягушки. Огненными брызгами падают на землю частицы звезд, оставляя на небе следы горячего пепла.

Сидят колхозники, слушают деда и улыбаются. Улыбаются и ребята, да потихоньку, чтобы дед не приметил и не обиделся.

Тамара дежурила в питомнике ночью. Она сидела и читала книгу. Потрескивала на столе керосиновая лампа. Никогда прежде Тамаре не приходилось бодрствовать напролет всю ночь, и ей было интересно узнать, сумеет ли она хорошо провести дежурство, или не сумеет.

Неподалеку на току молотили пшеницу. Бензиновый движок вращал динамо-машину, от которой горели два прожектора, освещали ток. Молотить будут всю ночь. Беспрерывно доносятся голоса людей, так что дежурить не страшно.

Постукивают ходики. Иногда у них дергается гиря. Где-то под полом скребется не то мышь, не то ночной жук.

Книжка была интересная, и Тамара увлеклась. Если лампа пускала копоть, Тамара снимала стекло и, как ее учила Нюра, ножницами подрезала фитиль.

Вдруг Тамара почувствовала что-то неладное: в питомнике стояла необычная тишина, не слышно было шевеления гусениц на полках.

«Это мне так кажется», — успокоила себя Тамара. Подождала, но тишину по-прежнему ничто не нарушало. Только из умывальника в таз со звоном упала капля воды.

Тамара взяла лампу и подошла к полкам. Гусеницы лежали и не шевелились. Тамара потрогала их — нет, не шевелятся. Ни одна гусеница!

Тамаре от страха сделалось жарко-жарко. Что же случилось? Может быть, она зачиталась и не подложила свежего корма? Тамара проверила: на всех полках были листья. Она брала то одну, то другую гусеницу, трогала за ножки, за клювики, согревала дыханием. Гусеницы не оживали.