Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Повернувшись к лошади, он огрел ее хлыстом и гаркнул:

– Ну, пошла, дохлая!

– Какая жестокость! – тихо заметила Вероника Петровна.

Директор повернулась к ней и твердо сказала:

– Идите к своим детям, Вероника Петровна, вам перевоспитывать его не придется. Скажите тете Поле, пусть покормит обедом и нашего гостя.

Потом обратилась к мальчику:

– Ты сказал, «батя», то есть председатель, привезет дормез. Поясни, пожалуйста, что такое дормез? Я знаю, у французов – это большая карета для дорожных путешествий. Зачем нам карета?

– Не, это не карета. Это длинная телега, на ней можно слеги возить.

– А что такое слеги?

– Ну, жерди, что ли, для изгороди или там еще для чего. А вы, теть, директорша, значит, Ивановна?

– Да, директор, только почему Ивановна? У меня имя есть, Нелли Ивановна.

– Батя дома говорил, что вы баба толковая, а имя у вас собачье. У нас собака была по кличке Неля. Ее в прошлую зиму волки выманили на огороды и задрали. Тоже умная была, а вот, поди ж ты, попалась.

Мальчик говорил серьезно, с сожалением, не обратив внимания на улыбку директора.

На крыльце показалась Изабелла Юрьевна с тарелкой, на которой стоял стакан киселя и лежала горстка самодельного печенья, которое испекли детям на третье.

– Это тебе, малыш, – протянула она Пашке тарелку. – Может, помоешь руки?

– Не, – ответил мальчик, мотнув головой, и взялся за угощение.

Изабелла Юрьевна, опережая вопросы директора, взяла ее за локоть и отвела в сторону.

– Это я запретила приводить мальчика на кухню. Что вы, ей-богу, бдительность потеряли? А если у него глисты, дизентерийная палочка или еще что. Гляньте-ка на его руки!

Но директор смотрела в сторону лошадей. Там Эльза пыталась напоить Осла киселем из глиняной тарелки.

– Не, он это есть не будет, – заметил Пашка и выждал, когда девочка убедилась в этом сама, поднеся кисель к губам Осла.

– А это будет? – спросила Эльза, достав из кармана печенинку.

– Может, будет, а может, нет.

Мальчик взял печенье, разломил пополам и поднес половинку к губам лошади.

Осел осторожно снял угощение с ладони и, подвигав челюстями, вывалил кусочки печенья изо рта.

– Я же говорил, – сказал Пашка. – Оно на масле. Кабы не на масле, может, и съел бы.

С этими словами он выпил из тарелки кисель и закусил оставшейся половинкой печенья.

– Что я вам говорила? – зашептала врач, сжимая локоть Нелли Ивановны. – При таком опрощении не только лямблии или аскариды – солитёры заведутся у детей.

На другой день председатель приехал рано утром. Под самыми окнами директорского кабинета-спальни он громко стал останавливать лошадь: «Тп-рр-уу!»

Нелли Ивановна проснулась и поспешила во двор.

– Э-э, Ивановна, а ты говорила, у тебя нет людей, понимающих в сельском хозяйстве. Погляди-ка! – Он хлыстом показал на лужайку за оградой двора.

Там, широко замахиваясь, косила траву женщина, с каждым шагом все дальше уходя к реке. Косила уже давно, потому что ровные рядки скошенной травы красивым широким ковром устилали луг.

– У нас не каждый мужик мог так чисто скашивать ряды. Кто она?

– Александра Алексеевна, – тихо с восхищением произнесла директор. – Ишь ты! Кто бы мог подумать!

Они подошли, когда Витькина мать докосила ряд и стала протирать травой лезвие косы.

– Александра Алексеевна, вот председатель восхищается вашим умением косить. А вы, значит, решили вспомнить молодость?

– Да нет, не об этом я думала. Скотина со вчерашнего дня в загоне. Там же нет ни травинки. Вот и решила накосить, а собрать и перенести могут ребята. Это им не в тягость. Пастух нам нужен, вот что! Лужайку скоро скошу, скотину надо будет выгонять дальше, где хорошая трава.

Они втроем подошли к хлеву, откуда все беспокойнее и дружнее раздавалось мычание коров, блеяние овец и хрюканье свиней.

– Голодные буренушки наши, – ласково заметила Нелли Ивановна.

– Не столько голодные, сколько недоеные. Их ведь вчера не доили? – обратилась Алексеевна к председателю.

– Нет, конечно. Сейчас исправим.

Он направился к изгороди соседней усадьбы.

– Матвеевна! А ну, кликни Козлиху, и идите сюда с ведрами для дойки!

Едва женщины показались в калитке, он накинулся на ту, что звалась Матвеевной:

– Что ж ты, язва сибирская, слышишь, как мается недоеная скотина, и не предложишь помощь?! Иль у тебя нет совсем совести?

– Слышала, да боялась. Беспризорные ведь, от них что хошь ожидать можно. Анфиса моя в Воронопашенском детдоме работала, говорит, как в волчьей стае побыла, прости господи!

– Э-э, сама ты беспризорная! У нас же дети из Ленинграда! – почти с гордостью заметил он.

Они говорили громко, не стесняясь в выражениях. Несмотря на нелестные слова о детдомовских детях, Нелли Ивановна не обиделась. Это был разговор по-сибирски прямой, честный. Матвеевна и председатель говорили открыто вслух о том, что думали, и это пришлось ей по душе: работать с такими людьми будет легко.

Несмотря на уговоры Нелли Ивановны, пастухом становиться никто из ребят не хотел. Доводы, что в нашей стране любой труд в почете, не действовали. А все потому, что кроме лошадей, коров и овец в стаде были и свиньи, пасти которых ребятам казалось чем-то недостойным и постыдным. Слово «свинопас» было почему-то для них почти ругательным.

Но хитрая Нелли Ивановна очень быстро нашла выход из положения, обращаясь к Стогову:

– Виктор, покажи пример! Со временем тебе придется стать моим помощником по хозчасти и заниматься всеми вопросами.

От такой перспективы, высказанной директором при всех, у Стогова «в зобу дыханье сперло». Неформально он и так верховодил старшими ребятами, которые нередко его приказы встречали в штыки и даже угрожали побить за привычку командовать.

В первый день пасти стадо с Виктором согласился и Валерка. Поэтому повариха с вечера приготовила сумку для еды на двоих. Пашка дал длинный, искусно сделанный бич с кисточкой на конце, из-за чего удар получался громкий, как выстрел, и весьма болезненный.

Но рано утром, когда повариха пыталась их разбудить, Валерка валился на бок, не открывая глаз.

– А ну его! – остановил Виктор повариху. – Пусть дрыхнет.

Возле хлева его встретила мать, уже подоившая коров.

– Далеко не отходи, чтобы к полудню вернуться на дойку. Ну, с Богом!

Она перекрестила сына.

Виктор отворил засов хлева. Из образовавшейся щели ударил густой, удушливый запах скотины.

– Ну, пошли! – скомандовал он, легонько постукивая рукояткой хлыста по спинам коров.

Деревня спала. Это было то время, когда просыпаются самые ранние петухи. Их голоса одиноко раздавались на далеком расстоянии друг от друга. Сверкающие капли нетронутой росы переливались в утреннем свете первых лучей солнца. Виктор с сожалением смотрел, как коровьи копыта крушили этот драгоценный «ковер».