Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

– Скидавай рыбу, вражина! – скомандовал дед.

Виктор снял с плеча щук, разглядывая щуплого, сухого, как прошлогодний репей, старикашку, который выглядел так, словно сошел со страниц сказов Бажова. Поверх синей полотняной рубахи, подпоясанной куском веревки, на плечах болтался серый залатанный армяк. Грязные, неопределенного цвета штаны были заправлены в высокие резиновые боты, какие носили еще до революции.

– Сними щуренка с прута! – приказал дед, размахивая стволом.

Виктор сдернул скользкую рыбину.

– Ешь, песий сын!

Стогов испуганно глянул на деда:

– Как – ешь? Она же сырая.

– Ешь, тебе говорят! – Дед поднял ружье к самому лбу Виктора. – Раз украл – ешь!

Стогов осторожно поднес щуренка ко рту. Запах свежей рыбы неприятно ударил в нос.

– Дедушка! – взмолился Валерка, ощущая подкатывающую тошноту от того, что Витька начнет кусать свежую рыбу. – Мы не украли! Честное слово! Мы искали хозяина, чтобы попросить несколько рыбешек. Нам надо показать, что мы можем наловить, иначе Нелли Ивановна не пустит больше на рыбалку!

– Какая Нелли Ивановна? Кто такая?

– Директор нашего детдома.

– Что ты брешешь! Я вашего директора знаю! Такой же сучий сын, как и вы все!

– Нет, у нас директор женщина.

– Вы откуда? – Дед опустил ружье. – Из Воронопашина?

– Нет, из Ягодного. Мы приехали из Ленинграда…

– Из Ленинграда? Из Петербурга, значит, вывезли ворье сюда?

– Мы не ворье. Извините, так получилось. Мы сейчас положим всё назад. – Валерка поднял лозу, взял щуренка из рук остолбеневшего Витьки и стал его насаживать на прут.

– Постой! А что она, злющая ваша, как ее… директорша?

– Нелли Ивановна? Нет. Просто строгая, но справедливая.

– Ишь ты, справедливая! – Дед повернулся к Стогову. – Что стоишь, как соляной столб? Не воруй! На-ка, подержи!

Он сунул ему в руки ружье, потом выдернул из-за спины большой нож, срубил еще один прут ивы, довольно проворно спустился к лодке и, нанизав еще несколько штук рыбин, протянул Валерке.

– Слышал я, в Петербурге голод был?

– Был, и очень сильный.

Стогов отходил от пережитого страха.

– Небось ворон, собачек, кошек поели?

– Откуда они, собачки, кошки? Я с началом блокады их не видел. Правда, Валерка? А почему вы Ленинград называете Петербургом?

– Ну, для тебя Ленинград, а для меня он был Петербург, Петербургом и останется.

– А вы были в Ленингр… Петербурге?

– Много будешь знать – долго не проживешь. Забирайте рыбу и пошли вон отсюда, пока не передумал. А где вы живете?

– Младшие в школе, а старшая группа в доме какого-то печника.

– Как это – какого-то?! Кто же вас туда пустил? Это мой дом!

– Нам дал его председатель колхоза.

– Это Косорукий? Да я ж его убью! Чтоб завтра вашего духа там не было! Приду, перестреляю всех!

По дороге домой друзья решили о встрече с дедом никому не говорить.

– Может, он пошумел и не придет. Не было его несколько лет, значит, дом ему не очень-то нужен, – убеждал Валерка.

– А если придет? Он же грозил убить Никитича. Может и в самом деле ухлопать, каторжник же. Ухлопает и скроется в тайге. Кто его искать будет? – возразил Виктор.

Решили, что председателя предупредить надо.

Никитич очень удивился, узнав, что на берегу Яи [13] Я́я – сибирская река, впадающая в более крупную реку Чулым. объявился печник.

– Ты ж смотри, жив еще «царский гриб»! А я думал, волки его давно прибрали. Ан нет, дух от него такой, что волкам противно.

– Он же с ружьем, – возразил Стогов.

– Это ружье уже сто лет не заряжалось. В стволах небось оводы гнездятся.

– Странный он какой-то, Ленинград называет Петербургом, говорит, иным город и не знал.

– Может, и не знал. О нем легенды ходят. Сказывают, он сюда царем был сослан за то, что умыкнул жену какого-то губернатора. Он и сам вроде княжеских кровей. Ему и при советской власти срок добавляли за то, что укрывал беглых.

– Какой же он князь, если печки складывает? Врут всё, наверное.

– Может, и врут, но вот сам видел, как лет двадцать назад из Асина оперуполномоченный привез какую-то бумагу, написанную по-французски. Так он ее читал вслух, что ты – свой букварь. А уж ежели иностранный так выучил, то печи складывать для него не наука. Вы кликните меня, если объявится.

…Сейчас перед удивленными ребятами и взрослыми стоял знакомый Витьке и Валерке старичок, которого Никитич называл странным именем Кибитка.

Вдвоем с председателем они осмотрели помещение бани, после чего Никитич объявил ребятам, чтобы они беспрекословно делали то, что скажет Кибитка, добавив при этом несколько слов о его крутом нраве.

Что такое крутой нрав Кибитки, Виктор снова узнал, пытаясь выразить свое мнение по поводу печной конфорки. Даже не дослушав его, Кибитка зачерпнул мастерком большую порцию раствора глины с песком и молча швырнул его в лицо Стогову. Это стало причиной их взаимной неприязни. Однако Виктор не давал воли этому чувству. Его удерживало любопытство и желание понять, за что так ценят этого несносного старого «пуделя». Ведь печь, которую старик обещает построить, рассуждал Стогов, это та же самая «буржуйка», которая заглатывала в блокаду все, что в нее ни бросали, – дрова, поломанные школьные шкафы, парты, скамейки, стулья, учебники. Все мгновенно превращалось в головешки и вылетало через примитивную трубу в форточку.

Печь Кибитки, занимавшая почти половину предбанника, завораживала своей мудреной архитектурой. Прежде чем добраться до трубы, дым множество раз проходил по хитроумному лабиринту, каждый изгиб которого «царский гриб» проверял зажженной бумажкой.

Когда печь была готова, ребята с волнением закладывали дрова в топку, сомневаясь, «найдет» ли дым хитрый путь к свободе и не повернет ли обратно в предбанник. Услышав сомнения мальчишек, Кибитка цыкнул на них и, перекрестясь, сам положил подожженную бересту под дрова. Сухие березовые поленья занялись ярким пламенем, и вскоре в предбаннике запахло сохнущей глиной и легким дымком горящих березовых дров.

Кибитка действительно оказался мастером своего дела. Расположение и конструкция печи обеспечивали теплом и парную, и предбанник. Казалось, он и сам был доволен успехом. Придвинув полено к топке, он сел, протянув ладони к дверце. Ребята сделали то же самое, образовав полукруг возле него. Эльза, оказавшаяся рядом с печником, непроизвольно провела пальцем по его сухой, жилистой, шершавой руке.

– Что, как рашпиль? – с несвойственной ему мягкостью в голосе спросил дед.

– Нет, это руки, дающие тепло…

– Ишь ты! Прямо стихи! – Кибитка поднял натруженные ладони, медленно вращая их в отблесках пламени.

Стогов заметил, что по лицу старика пробежала легкая судорога, а в уголках глаз появилось множество мелких морщинок – так бывает, когда человек пытается удержать либо слезы, либо улыбку.