Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

…Председатель сказал, что нынче богатый урожай черной смородины, растущей вдоль берега реки Яя. Банки с крупной ягодой уже приносили ребята. Их рассказы о бесконечных зарослях смородинных кустов особенно поражали воображение Изабеллы Юрьевны, мечтающей об изобилии витаминов. Но Нелли Ивановна скептически отнеслась к сообщению председателя, тем более ребят.

– Ну сколько можно набрать ягод? – допытывалась директор у Никитича. – Ведро-два?

– Что ты, Ивановна, тьма ее! Собирать некому. Я ведь баб не пущу на такое баловство, когда важных делов в колхозе невпроворот. Так, по пути на сенокос или еще куда, наедятся, и всё. Кабы был сахар, так и варенье заготовить можно. А мы сахаром-то и до войны не шибко баловались, потому и не собирали ягоду.

– Прямо не верится, что витамина так много и так близко.

– А что верить-то? Погрузи свой курятник на телеги, вывези, пущай клюют. Тебе ведь тоже заготавливать ягоду впрок ни к чему: сахаром и вас не балуют.

На следующий день всех ребят от шести и старше плотно усадили на телегу. Другая телега была загружена кастрюлями, бидонами, банками разного калибра. Визгливо-веселый «табор» двинулся к реке.

Старшие ребята и взрослые должны были идти пешком два километра. Проводником Нелли Ивановна назначила Павлика, хотя свои ребята уже давно знали дорогу к реке. Это задело их самолюбие. А Пашка, похоже, несколько преувеличил свои полномочия. Войдя в группу, он скомандовал:

– Ну вы, улитки, долго будете копаться?! Ждать вас не будем!

– А ты кто такой?! Вали отсюда, а то сам станешь улиткой! – взорвался оскорбленный Стогов.

Пашка схватил с первой попавшейся кровати подушку, набитую соломой, и запустил в Виктора. Тот увернулся от подушки, но от пакета, лежавшего под подушкой и тоже брошенного Пашкой, увернуться не успел. Пакет Сережи Реброва, ударившийся о Витькину бровь, упал на пол и рассыпался в виде корок и сухих кусочков хлеба. Этого Сережа не выдержал. Схватив табуретку, он выставил ее перед собой и ринулся на Пашку, которого уже атаковали другие ребята. Началась потасовка, в которой слышались возгласы на местном диалекте.

– Прекратить! Немедленно! Вы что, с ума сошли, петухи паршивые! – В дверях стояла Александра Гавриловна. – Марш все на улицу, потом разберемся!

Всю дорогу до реки Александра Гавриловна зорко следила за тем, чтобы вновь не вспыхнула драка. Всех старших, под предлогом наблюдения за малышами, она распределила по телегам. При этом к первой телеге она приставила ребят, не участвовавших в драке с Павликом, который шел впереди повозок. А Стогова и Спичкина назначила замыкающими всего «табора».

У кустов смородины, покрытых крупной черной ягодой, взрослые и дети замерли в изумлении. В лесах под Ленинградом они такого не видели. Сбор смородины начался с поедания. Никто не думал о том, что она немытая. Даже Изабелла Юрьевна забыла о главном требовании гигиены, отправляя в рот горстями сорванную ягоду. В этом неистовом сборе смородины явно проглядывала незабытая блокадная страсть к запасам съестного.

– Господи! Впервые немытые ягоды ем! – сказала Вероника Петровна обирающей рядом куст Нелли Ивановне.

– А немытые еще вкуснее, – пошутила директор. – Попробуйте запретить ребятам есть сейчас и ждать, когда их помоют!

Виктор собирал смородину вместе с Эльзой. Они сидели под большим кустом, усыпанным крупными ягодами, и, наполняя посуду, обменивались новостями. Эльза пересказывала содержание редких писем отца, которые знала наизусть.

Теперь они с Виктором виделись редко, урывками. Витька весь погрузился в разрастающееся хозяйство детдома. Заметив в Эльзе трепетную заботу о малышах, Нелли Ивановна назначила ее воспитательницей, выделив ей группу дошколят.

Виктор обратил внимание на то, что Эльза изменилась, повзрослела, стала более сдержанной, без «чертиков в глазах», которые так нравились ему раньше. Похоже, Сибирь пошла ей на пользу: прекратились мучившие ее обмороки, она расцвела, похорошела. Из-за жары она скинула кофточку, осталась в простеньком ситцевом платьице, плотно облегавшем плавные контуры тела.

– Витька! Ты обещал взять меня в тайгу за кедровыми шишками. Не забыл? – обратилась к нему Эльза.

Нет, он не забыл, хотя брать не хотел, понимая, что Эльза не представляет себе, что такое настоящая тайга с ее непролазным буреломом, где и мальчишки с трудом перебираются через поваленные вековые стволы хвойных деревьев. Он старался отговорить ее, запугивая волками.

– Хватит врать-то! – возмутилась она. – Волки летом не нападают на людей. Об этом Никитич сказал Нелли Ивановне.

Когда наполнилась посуда, они стали кормить друг друга ягодами. Дурачась, Виктор стал раздавливать ягоду перед самым ртом Эльзы, пытаясь нарисовать ей усы. Едва они показались на людях, все покатились со смеху, глядя на нее.

…О драке узнали все. Поэтому Нелли Ивановна решила собрать первый здесь, в Сибири, педсовет, чтобы обсудить совместное воспитание ленинградских детей и детей, начинающих поступать от областных и районных органов опеки. На днях детдом пополнился четырнадцатилетними близнецами – братом и сестрой Сутягиными, потерявшими родителей на сплаве леса.

– Пока они тихие, подавленные свалившимся на них несчастьем, – говорила Нелли Ивановна, – но где гарантия, что спустя какое-то время не проявится вот такой прямой сибирский прием отстаивания своих позиций, который показал нам Павлик?

– И видимо, это время не за горами, Нелли Ивановна, – вставила Изабелла Юрьевна. – Я попросила Лену Сутягину раздеться, чтобы посмотреть, нет ли у нее чесотки или каких-то других кожный заболеваний. Она сказала: «Нет!» – да так, что у меня отпало желание настаивать.

– Мне вчера рассказал Стогов, – продолжила директор, – что когда ты, Аля, приказала прекратить драку, Павлик от злости начал топтать ногами корки хлеба, которые хранил Сережа. На Сережу страшно было смотреть. Он, всхлипывая, впился пальцами в подушку. Стогов говорит, что только гнев на твоем лице удержал его от того, чтобы не кинуться на Павлика. И не из-за оцарапанной коркой брови, а оттого, что тот хлеб бросил, приравняв его к камню. На всех наших ребят это произвело тяжелое впечатление. Ты говоришь, что еще у троих есть такие запасы. Вечером ко мне подошли две девочки и признались, что тоже собирают не съеденный малышами хлеб. Так что нам делать? Запретить? Вряд ли это поможет. Будут тщательнее прятать. Мы имеем дело не с обычными довоенными детьми, а с детьми, «меченными блокадой». Что вы скажете, Вероника Петровна?

– Скажу, что я тоже собираю остатки хлеба, сушу, складываю в мешочек, на «черный день», который, надеюсь, и не наступит. Просто удивительно, что у нас пока не было серьезных сбоев в работе. Раньше ведь топтание хлеба, что продемонстрировал Пашка, не являлось таким уж вопиющим безобразием. Война, блокада вынуждают нас иначе взглянуть на воспитание детей. Сейчас, я уверена, мерилом нравственности надо считать отношение человека к хлебу, потому что хлеб – это жизнь! Мы это знаем лучше всех! И наши дети, коль плачут и готовы драться за пренебрежение к хлебу, сами сделали переоценку ценностей!