Фрида Вигдорова - Двенадцать отважных

Однорукий ждал в кустах.

— Ох, наконец-то! — он с облегчением вытер рукавом влажный лоб. — Сразу ты мне пришелся по душе. А как ушел, я засомневался. Тут минута с час покажется. Ну, думаю…

Вася подошел к больному, опустился на колени, намочил хлеб в жестянке с водой и поднес к запекшимся губам юноши. Тот не взглянул, не разомкнул губ.

— Не надо, не тронь его, — сказал Однорукий. — Он все равно есть не станет. Пять дней крошки в рот не брал, только пьет.

Он поднял жестянку, смочил тряпку, в которой ребята принесли хлеб, и положил больному на лоб.

Сгущались сумерки. Тишину нарушало слабое журчанье бегущего вблизи родника да тяжелое, хриплое дыхание больного.

— Постой-ка, — внезапно сказал Однорукий, всматриваясь в лицо Васи. — Где же это я тебя видел?

Вася обернулся к нему и вдруг почувствовал, что все у него внутри задрожало от волнения. Он разом вспомнил хмурый, холодный день, колючую проволоку, тяжелые шаги часового и лицо пленного, который беззвучно шептал: «Беги!» Это лицо еще больше осунулось, похудело, обросло бородой, но Вася узнал его.

— И я вас видел! В Артемовске, помните? Я вам хлеб принес, а тут немец… Вы еще сказали: «Беги!»

Однорукий приподнялся, близко и пристально поглядел на Васю и вдруг с силой схватил его за плечо.

— Живой! — воскликнул он. — Живой! Ах ты, парень! Вот уж не думал, что встречу тебя когда-нибудь! Я ведь видел тогда, как ты фашиста камнем… И как схватили тебя, видел…

Толя Прокопенко слушал молча и только с нетерпеливым любопытством переводил глаза с одного на другого.

— Рассказывайте скорее все, как было. Как вы сюда попали? Как вас зовут?

Его звали Андрей Михайлович Колосков. Во время боев за Артемовск его тяжело ранило в левое плечо и в голову. Очнулся он за колючей проволокой. В лагере никто раненых не лечил. Как и все, Андрей Михайлович валялся в грязи, голодал и мерз. Рядом с ним умирали люди, но он выжил.

— Я о смерти не думал, потому она меня и не взяла. Я думал о том, чтоб убежать. Только об этом и думал!

В лагере Андрей Михайлович подружился с Сережей Александровым. Сережа тоже был тяжело ранен: пробито плечо и, должно быть, задето легкое. Они, как могли, помогали друг другу, делились каждой коркой хлеба, каждым глотком воды. Узнав, что Андрей Михайлович решил бежать, Сережа захотел бежать вместе с ним. Но рана его не заживала, он очень ослабел и боялся, что Андрей Михайлович уйдет без него.

Время шло. С весной, с теплом стало немного легче, раны начали заживать. И в первый же день, когда их повели копать рвы за окраиной Артемовска, Андрей Михайлович и Сережа улучили минуту для побега. Они сознавали, что у них слишком мало для этого сил и здоровья, но оставаться дольше в лагере они не могли.

Они шли по ночам, порою ползли, припадая к земле и пугаясь каждого шороха; иной раз подолгу лежали, затаясь, в придорожной канаве. Андрей Михайлович очень удивился, услышав от мальчиков, что от Артемовска до Покровского всего только двенадцать километров. На этот путь беглецы потратили три дня, и он показался им нескончаемо длинным. Вчера они заночевали в этом овражке, а наутро Сергей не смог встать. Андрей Михайлович нарвал травы, уложил его поудобнее. Хорошо еще, что рядом бежит ручей, воды вдоволь, но есть давно нечего. А хуже всего, что Сергея все сильнее лихорадит, он не приходит в сознание. Как помочь ему? Как попасть к своим?

Вася с Толей переглянулись. Андрей Михайлович перехватил этот взгляд.

— Ребята… вы знаете? Наверно, вы знаете, где тут партизаны! Как мне к ним добраться?

— Мы постараемся… Мы постараемся что-нибудь разузнать, — ответил Вася. — А вот что с вашим Сергеем делать? Ему бы в постель. Лечить надо…

— Теперь его все равно трогать нельзя, — сказал Андрей Михайлович. — Ночь теплая, а тревожить его я боюсь. Да и куда вы его сейчас потащите?.. Завтра поглядим…

Назавтра чуть свет в овраг спустилась Домна Федоровна. Она осмотрела Сергея и покачала головой: вокруг незалеченной раны в плече растекалась багровая опухоль, сердце больного стучало часто и неровно.

— Что, худо? — с тревогой спросил Андрей Михайлович.

— Очень худо, — ответила Домна Федоровна. — Видно, заражение. Врача бы надо! Лекарства настоящие. Господи! Когда ж это кончится?

Андрей Михайлович молчал. Домна Федоровна поднялась и тихо пошла к Покровскому. Давно уже не было ей так тяжело. Этот незнакомый юноша живо напомнил ей старшего сына, и ей казалось, что и он умирает сейчас где-нибудь далеко, несчастный и беспомощный.

Шли часы. Андрей Михайлович сидел подле Сергея, то и дело сменяя компрессы. И вдруг в кустах послышался шорох, и Андрей Михайлович увидел перед собой незнакомого мальчика. Он вскочил.

— Не бойтесь, — сказал Володя Моруженко, — я от Васи. Они с Толей прийти не могут. Вот вам обед.

Он подал Андрею Михайловичу узелок с едой, повернулся и исчез в кустах.

…Весь день Вася нетерпеливо ждал. Если бы снова появился Степан Иванович, если бы он помог переправить Сережу к партизанам! В отряде, наверно, есть врач или хоть кто-нибудь понимающий. Найдутся и лекарства… Но Степана Ивановича не было.

Вечером Вася с Толей застали Андрея Михайловича на обычном месте, подле больного. Он сидел неподвижно, не сводя глаз с воспаленного Сережиного лица. Даже теперь, в сумерках, было видно, что Сереже гораздо хуже, чем вчера.

— Вот мы вам принесли, — помолчав, сказал Толя.

Андрей Михайлович поднял усталые, непонимающие глаза. Толя протянул ему сверток: это была одежда — рубашка, брюки и старые, стоптанные башмаки.

— Это вам переодеться, — сказал Толя. — В том, что на вас, далеко не уйдешь. Это Васиного брата вещи.

— Спасибо, ребята. Вот только бы Сереже стало получше…

— Откуда он? — тихо спросил Вася.

— Из Москвы. Студент. Один сын у матери. Еще сестренка у него есть. Он ее часто вспоминал… Галей звать… — Андрей Михайлович умолк, стараясь разглядеть в темноте лицо больного, потом сказал шепотом: — Боюсь, не встанет. Может, напрасно я взял его с собой? Ведь видел, что нет у него сил. Да не мог я его там бросить!

Ребята сидели притихшие. Они не могли уже видеть Сергея, они только слышали его хриплое, неровное дыхание. Вдруг он заметался, простонал коротко и затих. Андрей Михайлович близко наклонился к нему. Прошла минута, другая…

— Все… — сказал Андрей Михайлович.

Мальчики вздрогнули. Толя протянул руку и дотронулся до руки Сергея. Вчера днем, при свете, она поразила его своей худобой: хрупкая, бессильная, она казалась совсем прозрачной. Сейчас она была странно тяжелая, неподвижная, неживая. И Толя горько, всем своим существом почувствовал: юноша умер. Умер, так и не придя в сознание, не порадовавшись близкой свободе, не узнав, что рядом друзья.