Борис Раевский - Государственный Тимка

— Ну, Иван Васильевич, сейчас попируем! — радостно потер руки отощавший на жидких тюремных харчах студент.

— Попируем, но не сейчас, — сказал Бабушкин. — Станьте к двери, закройте «глазок».

Исай пожал плечами: это еще к чему? Но послушно подошел к двери и головой заслонил «глазок».

Бабушкин выложил из корзины все продукты на стол. Взял аппетитный румяный кусок пирога и стал ручкой ложки резать его на мелкие клочки. Ножа узникам не дают. Кусочки капусты посыпались на стол. В камере вкусно запахло.

«Интересно! — встревожился Исай. — Как же потом есть?»

Рот у него сразу наполнился слюной.

— Иван Васильевич, вы все будете так? Кромсать? — спросил он.

— Ага.

«Нет, — подумал Исай. — Это не дело».

Шагнул к столу. «Что бы съесть?» Увидел колбасу. Вспомнил, как нахваливала ее невеста. Взял круг и вернулся к двери. Заслонил «глазок» затылком, а сам стал жевать колбасу. От целого круга.

— Осторожно! — предупредил Бабушкин.

— Что — «осторожно»? — не понял студент.

Какая-такая нужна осторожность, когда ешь колбасу?!

Вдруг как вскрикнет:

— Ой, зуб!..

— Я ж говорил, — Бабушкин забрал у студента колбасный круг, содрал кожуру и переломил. Из разлома торчал острый конец маленькой, тоненькой, как проволока, стальной пилочки.

Через два дня в камеру вновь вошел надзиратель.

— Заботливая у вас невеста, — сказал он Исаю, кладя на нары объемистый сверток.

Теперь Исай уже не хватал ни колбасу, ни печенье. Отошел к двери, заслонил «глазок». Бабушкин снова стал кромсать и крошить продукты. Из буханки хлеба извлек пилочку.

— Английская, — сказал Бабушкин, внимательно осматривая ее.

Исай тоже повертел в руках пилочку. Такая маленькая, тоненькая, такая хрупкая на вид… Неужели Бабушкин намерен двумя такими крохотными пилочками перерезать решетку? Смешно! Вон прутья в ней какие: восемь штук, и каждый в палец толщиной!

На столе теперь вместо продуктов возвышалась лишь гора крошек, кусочков.

— Унылая картина, — Исай печально оглядел это месиво. — Давайте все же закусим.

— Закусим, — согласился Бабушкин. — Но раз уж вы заслонили «глазок», постойте там еще минутку.

Бабушкин сел на нары, снял с ноги сапог, сунул руку в голенище и стал аккуратно отдирать стельку.

Исай расширенными от удивления глазами следил за каждым его движением.

«Сам ведь еще вчера хвастал своими сапогами: добротные, хромовые. А теперь рвет?!»

Стелька поддавалась медленно.

— Давайте помогу?! — шутливо предложил Исай. — Пока вы калечите правый сапог, я изорву левый!

Бабушкин не ответил.

— А может, это какой-нибудь фокус? — не унимался студент.

— Вот именно! — сказал Бабушкин. — Ну, глядите! Опля! — и он, как заправский фокусник, вдруг выдернул из-под стельки еще одну, третью пилку.

— Собственного производства, — сказал Иван Васильевич. — Мастерил на совесть…

— Ничего не понимаю, — втянув голову в плечи, развел руками Исай. — Откуда у вас в сапоге пилка? Вы же говорили, что вас арестовали неожиданно, на собрании. Так вы что — всякий раз, как идете на собрание, запихиваете пилку в сапог?

— Революционер всегда должен быть готов к аресту, — ответил Бабушкин. — Так меня учил один мудрый человек. А как подготовиться к тюрьме? Я думал-думал и решил — очень может пригодиться пилочка. Сам сработал ее, сам закалил. Но как пронести в камеру? В пиджак зашить? Найдут. В рубаху? Тоже прощупают. Вот я и надумал: оторвал стельку, уложил пилочку и снова стельку приклеил. Так и топал целый год, с пилкой в сапоге.

— И не мешала?

— Нет. Пилочка тоненькая. Улеглась там, под стелькой. Я постепенно про нее и забыл. А когда арестовали, жандармы уж как обыскивали. Да не нашли.

Ночью Бабушкин и Исай не спали. Отдали лампу надзирателю.

Долго лежали в темноте молча, с открытыми глазами.

Постепенно тюрьма затихла.

Тогда Бабушкин бесшумно встал. Постоял так, в одном белье, настороженно вслушиваясь в тишину. Потер пилку кусочком шпика, чтоб не визжала, придвинул табурет к стене; стоя на нем, принялся беззвучно пилить оконную решетку.

Исай — тоже в одном белье — дежурил у двери. Надзиратели — опытные, хитрые. У них войлочные туфли, чтоб неслышно подкрадываться к камерам. Надо быть начеку. Чуть раздавался малейший шорох в коридоре, Исай тихонько кашлял. Оба узника стремительно, но бесшумно залезали под одеяла, притворяясь спящими.

Окошко, как назло, было высоко, под потолком. Восемь вертикальных прутьев. Бабушкин стал пилить первый прут, в самом низу, у подоконника.

Тянуться к окну — трудно. Быстро затекали поднятые вверх руки. Через каждые пять-десять минут — вынужденная передышка.

Пилки были мелкие, маленькие. Такими тонкие ювелирные вещички резать, а не массивные тюремные решетки. И главное — зажать пилку не во что. Приходится держать ее прямо в руках. Бабушкин был опытным слесарем, но все же и у него скоро стали кровоточить пальцы на обеих руках.

Но он пилил. Делал краткие передышки и опять пилил. Смазывал горячую пилку салом и снова пилил.

Исай стоял у двери. Губы его шевелились, словно он шептал молитвы. Его бил озноб. Или это в камере так холодно? В одних носках на каменном полу?

Металлический прут поддавался медленно. Всю ночь трудился Бабушкин: перепилил всего один прут и то не до конца. К утру пилка тихонько хрустнула, и в руках у Ивана Васильевича оказались два обломка.

— Так я и знал! Так я и знал! Так я и знал! — взволнованно метался по камере Исай. — Безнадежно! Одна пилка на один прут. А в решетке-то восемь! Пилок не напасешься!

— Наверно, плохой закал, — сказал Иван Васильевич. — Авось другие лучше.

Уже рассветало. Бабушкин тряпкой тщательно стер железную пыль с решетки. Подмел пол возле окна.

— Безнадежно! — повторил студент. Он теперь лежал под одеялом, но все еще не мог согреться. — Как же мы не учли?! Утром ведь обход. Посмотрят на решетку — а там надпил…

— Не заметят! — сказал Бабушкин.

Взял кусочек хлеба, размял и мякишем, как замазкой, затер надпил.

— Все равно видно. Прут-то черный, а хлеб…

— Подкрасим, — Бабушкин плюнул на ладонь — руки у него были грязные: всю ночь пилил — и грязью замазал мякиш в надпиле.

Утром, во время очередного обхода, надзиратель ничего не заметил.

«Только бы не стал проверять решетку», — подумал Бабушкин.

Он знал: иногда тюремщики вдруг устраивают «концерт»: ударят по решетке молотком и слушают. Звук должен быть чистый, долгий. А если решетка надпилена — звякнет надтреснуто, глухо.

«Да, риск, — подумал Бабушкин. — Но разве бывает побег без риска?!»

Студенту он не сказал о своих опасениях. Исай и так слишком волновался.

Вторая английская пилка прослужила также лишь одну ночь.