Пётр Гаврилов - На баррикаде [Рассказ]

— Ишь ты, крапивное семя! — зло удивился фельдфебель, сверля Кольку вытаращенными жёлтыми глазами. — Кнутом бы тебя, паршивца!

Колька еле шевельнул помертвевшими на морозе губами:

— Теперь кнуты отменяются. По всей России. Шабаш!

Фельдфебель ошалело вытаращил глаза:

— Чего-о-о?

Офицер, покачиваясь на тумбе от боли в руке, процедил сквозь зубы:

— Обыскать змеёныша!

Маленький солдат живо вывернул Колькины карманы.

Гильзы, предательски тенькая, посыпались на доски.

— Понятно! — хрипло сказал фельдфебель. — Той же компании.

Офицер отвернулся и, так же как на дружинника, кивнул остроносому солдату на Кольку. И опять толстые пальцы фельдфебеля, точно черви, неприятно зашевелились.

Рябой солдат схватил Кольку за шиворот и поволок его к проходному двору.

Солдат тащил, сильно пригибая голову Кольки к земле. На белом снегу мальчик увидел красную дорожку крови. Здесь дружинники уносили своих раненых. Где-то они сейчас?

Колька беспомощно затормозил валенками:

— Куда тащишь-то? Некогда мне, домой надо, ну?

Солдат, не останавливаясь, что-то пробурчал и, подкинув в руке винтовку, сердито звякнул ею.

Вошли во двор. Солдат, морщась, как от зубной боли, поставил Кольку к низкому забору и, не оглядываясь, быстро отошёл шага на три. Поднял винтовку к плечу, торопливо нацелился и выстрелил.

Но раздался всего-навсего сухой щелчок металла о металл. Винтовка не была заряжена.

Солдат хрипло выругался. Всё так же торопясь и не глядя на Кольку, он открыл кожаную коробку патронташа и всадил в затвор полную обойму. Щёлкнул затвором, вводя патрон в ствол, и только тогда посмотрел на того, кого он сейчас должен будет убить…

И лишь теперь, может быть, солдат увидел как следует того, кто стоит перед ним. Удивлённо рассматривал он большие, наверное отцовские, драные валенки мальчика, его заплатанную кацавейку, растопыренные красные пальцы, похожие на морковки, и вдруг столкнулся взглядом с широко раскрытыми, испуганными глазами ребёнка.

Кто знает, не вспомнил ли тут солдат своего, такого же, парнишку в далёкой деревне…

Остроносое лицо солдата дрогнуло и стало не таким сердитым. Он воровато оглянулся назад и зашипел:

— Зачем гильзов-то набрал, чертёнок?

— И-и-грать… с ребятами, — признался Колька, вытирая кулаком слёзы.

— На баррикаду-то откудова попал, прости меня господи?

— Я не попал, я на санях приехал, — уже успокаиваясь, ответил Колька.

Солдат словно нехотя усмехнулся, ещё раз покосился на ворота и вдруг засипел, притопнув сапогом:

— Бежи, покуда цел, таракан курносый!

Это можно было сделать только через забор, но пальцы у Кольки до того замёрзли, что даже не почувствовали шершавых досок забора. Солдат засипел ещё злей и подсадил Кольку прикладом винтовки.

Солдат подсадил Кольку прикладом винтовки.

Колька перевалился через забор, как куль с мукой, и угодил прямо в кучу снега. Позади, во дворе, раздался гулкий выстрел. Солдат пальнул в воздух…

Колька мчался домой во весь дух. Наверное, всё сойдёт как нельзя лучше. Отец и мать на фабрике, соседка ушла. Кольке только обогреться бы дома, а то всё ничего. Но дома оказались и мать и отец. Мать схватила Кольку в охапку и жадно прижала его к себе:

— Колюшка! Цел! Где же ты носился, сорванец? Разве теперь по улице бегают?

Около матери было хорошо, знакомо. Но, освобождаясь из тёплого плена, Колька с чувством превосходства проронил:

— Небось я не бегал! Я на баррикаде был!

Мать испуганно всплеснула руками. Отец улыбнулся в густые усы. Потом посерьёзнел и так, как он никогда ещё не разговаривал с Колькой, сказал:

— Сынок, иди-ка сюда! Давай-ка, брат, рассказывай.

И Колька рассказал всё.

Отец надел фуражку и сунул в карман такой же пистолет, как и у Степана.

— В случае чего, не робей, Груня, — сказал он и поспешно захлопнул за собой дверь.

Мать беззвучно заплакала и опять прижала к себе Кольку. Но теперь Колька не вырывался. Ему стало очень жалко мать. И, подражая отцу, Колька сказал:

— Ну, чего зря плакать-то! У меня теперь валенки будут новые, мне дядя Степан сказал. Верно, верно, маманя! И щи у нас будут с мясом каждый день. И в школу я стану ходить!

Но мать всё плакала. Горячие и тяжёлые её слёзы Колька ощущал у себя на щеках. Тогда и у него зачесался левый глаз.

— Папаня-то… куда ушёл? — тихо спросил он у матери, обнимая её.

Мать вытерла слёзы концом головного платка и, вздохнув, ответила:

— Да про твоего Константина сказать кому надо. Слышь, Колюня, революция началась…

Колька подумал, потом разжал потную ладонь. На ней лежала уцелевшая после обыска медная гильза. Снисходительно улыбаясь, Колька сказал:

— Маманя, а вот это что такое? Ни в жизнь тебе не догадаться. Ну-ка?