Лемони Сникет - Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается [книги 11-13] [сборник litres]

– Ну да, – подхватила Вайолет. – А как по-настоящему?

Клаус прочел:

Клаус закрыл книгу и посмотрел на сестер:

– Куигли ждет нас завтра утром на Брайни-Бич.

– Брайни-Бич, – тихонько повторила Вайолет.

Ей, конечно, не надо было напоминать брату и сестре о том дне, когда они в последний раз были на пляже и узнали от мистера По о полной перемене декораций в их жизни. Дети сидели и думали о том ужасном дне, и он казался им таким же неясным и выцветшим, как фотография семьи Фионы или же фотография их собственных родителей, вклеенная Клаусом в записную книжку. Возвращение на Брайни-Бич после всего, что с ними произошло, представлялось Бодлерам громадным шагом назад. Им словно опять предстояло потерять родителей или родной дом и быть отвезенными мистером По к Графу Олафу, и все несчастья должны были опять обрушиться на них, как волны океана, которые обрушиваются на пляж Брайни-Бич и на крошечных безропотных обитателей луж, остающихся после прилива.

– И как мы туда попадем? – спросил Клаус.

– На «Квиквеге», – ответила Вайолет. – Наверняка на лодке имеется прибор для определения местонахождения, и, как только выяснится, где мы, я попробую взять курс на Брайни-Бич.

– Расстояние? – задала вопрос Солнышко.

– Вряд ли это далеко. Мне надо свериться с картой. Но что мы будем делать, когда приплывем туда?

– Думаю, у меня есть ответ на твой вопрос, – отозвалась Вайолет, беря в руки томик стихов Томаса Элиота. – Куигли приводит строки из поэмы «Мертвая земля».

– Я пробовал ее читать, – заметил Клаус, – но смысл стихов мне показался темным. Я почти ничего не понял.

– Может быть, там тоже все зашифровано, – предположила Вайолет. – Послушай, Куигли пишет так: «В багровый час…» Но у Элиота говорится: «В лиловый час…»

– Бла-бла-бла-xa-xa-xa! – прервал ее жестокий издевательский голос. – Ха-бла-ха-бла-ха-бла! Ти-хи снаггл-сниггл ти-хи-хи! Хубба-хубба гиггл-риддл развязка!

Бодлеры подняли головы и увидели Графа Олафа, который как раз влезал через иллюминатор и уже ступил на деревянный стол. За ним следовала Эсме Скволор, ухмыляясь из-под капюшона своего осьминожьего костюма, а затем дети услышали неприятное шарканье безобразных розовых туфель Кармелиты Спатс, которая тоже всунула свою разукрашенную сердечками физиономию в дыру и противно хихикнула.

– Я счастливее, чем свинья, лакомящаяся беконом! – вскричал Граф Олаф. – Я от смеха краснее, чем обгорелый курортник! У меня настроение лучше, чем у новенького кладбища! Я до того беззаботно весел, что веселые и беззаботные люди, чего доброго, побьют меня палками от необузданной зависти! Ха-ха джикама! Когда я зашел на гауптвахту посмотреть, каковы успехи моего помощника, оказалось, что курятник пуст, – птички улетели. Я уж испугался, что вы сбежали, или устраиваете саботаж на моей субмарине, или даже послали телеграмму с просьбой о помощи! Но я должен был догадаться, что таким тупицам, как вы, в голову не может прийти что-то путное! Вы только посмотрите на себя, сироты: вы тут закусываете, читаете стишки, когда могущественные красивые люди кукаречут, торжествуя победу! Кукареку, кровопийца!

– Через несколько минут, – похвасталась Эсме, – мы, спасибо команде сопляков, прибудем в отель «Развязка». Ти-хи триумфально! Последнее безопасное место для Г. П. В. скоро превратится в пепел – так же как ваш дом, Бодлеры!

– А я спляшу особый танец балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара на могилах всех этих волонтеров! – тоже похвасталась Кармелита. Она впрыгнула в иллюминатор вслед за Олафом и принялась плясать на столе победный танец. Ее розовая пачка трепетала, как будто ей хотелось улететь прочь.

– «К» – значит красивая, – запела Кармелита. – «А» – значит активная, «Р» – значит разумная, «М» – значит великолепная…

– Ну, будет, будет, Кармелита. – Граф Олаф натянуто улыбнулся балерине-чечеточнице-сказочной принцессе-ветеринару. – Ты бы приберегла свой танец на потом! Я куплю тебе все балетные костюмы на свете. Г. П. В. будет ликвидирован, и тогда все наследства в мире мои: бодлеровское, квегмайровское, уиддершинское и…

– Где Фиона? – прервал его Клаус. – Что вы с ней сделали? Если вы ей причинили вред…

– Причинил вред? – переспросил Граф Олаф, и глаза его под единственной бровью ярко заблестели. – Причинить вред Треугольным Гляделкам? Да с какой стати мне обижать такую умницу? Ти-хи члена труппы?

Граф Олаф повел рукой давно всем надоевшим театральным жестом, Эсме захлопала щупальцами, а в иллюминаторе показались двое: крюкастый, выглядевший, как всегда, отвратительно злобным, и Фиона, которая выглядела не совсем так, как раньше. Во-первых, у нее было другое выражение лица – она казалась смирившейся, то есть микологиня полностью отказалась от мысли одолеть Графа Олафа. А второе отличие заключалось в надписи спереди на комбинезоне из скользкой материи.

– Нет, – тихо произнес Клаус, с ужасом глядя на подругу.

– Нет, – решительно сказала Вайолет и покосилась на Клауса.

– Нет! – сердито выпалила Солнышко и оскалила зубы, увидев, что Фиона вышла из иллюминатора и встала рядом с Графом Олафом на деревянный стол.

Сапогом она при этом задела книжки стихов, вынутые Клаусом и Вайолет из буфета, включая книги Льюиса Кэрролла и Томаса Элиота. Конечно, некоторые считают стихи Льюиса Кэрролла чересчур эксцентричными, иначе говоря, полными смешной чепухи, другие жалуются, что смысл стихов Томаса Элиота слишком темен, иначе говоря, они излишне сложны. Но хотя мнения по поводу поэтов, представленных на деревянном столе, могут и не совпадать, любой благородный читатель согласится, что поэт, представленный на униформе Фионы, был поэтом ограниченных способностей и писал нудные, неуклюжие стихи на безнадежно сентиментальные темы.

– Да, – тихо сказала Фиона, и Бодлеры, глядя на портрет улыбающегося Эдгара Геста, почувствовали, что декорации снова переменились.

Круговорот воды в природе состоит из трех явлений, а именно: испарение, осаждение и скапливание, причем скапливание – третье явление из трех, составляющих то, что общеизвестно под названием круговорот воды. Явление это, а именно скапливание, есть процесс собирания воды в океаны, озера, реки, пруды, искусственные водоемы и лужи по всему миру, для того чтобы дать толчок процессам испарения и осаждения, а дальше весь цикл начинается сначала. Читать про такие вещи, конечно, утомительно, поэтому, хочу надеяться, мое описание круговорота воды вам давно уже наскучило и вы успели отложить эту книгу в сторону, прежде чем успели взяться за главу тридцать девять «Микологических миниатюр», невзирая на всю важность этой главы. Однако, как бы ни был круговорот воды скучен читателю, каплям воды, вероятно, несравненно скучнее участвовать в нем снова и снова. Порой, когда я делаю перерыв в работе над описанием жизни бодлеровских сирот, и мои глаза и спина поднимаются от стола, и я вглядываюсь в вечернее небо, пурпурный оттенок которого объясняют слова «в лиловый час», я начинаю представлять себя каплей воды, особенно если идет дождь или если мой стол плавает в водоеме. Я думаю о том, как, должно быть, ужасно оказаться оторванным от своих товарищей, когда они все вместе собрались в озере или в луже, и быть вынужденным взлететь в небо в результате процесса испарения. Я думаю о том, как ужасно быть изгнанным из облака в процессе осаждения и свалиться кубарем на землю, как выброшенная из окна сахарница. И думаю я также, как был бы я убит горем, если, достигнув вместе со всеми какого-то безопасного места, мне в результате перемены декораций пришлось бы опять испариться в небо, а там снова начался бы этот нудный цикл. Невыносимо размышлять над такого рода жизнью, при которой вас вынуждают к постоянному передвижению разные таинственные и могучие силы и вы нигде не можете задержаться надолго, никогда не обретаете безопасного места, которое могли бы назвать своим домом, и декорации никогда не меняются надолго. Также и бодлеровским сиротам было невыносимо размышлять над своей жизнью теперь, когда Фиона предала их, как предавали многие сотоварищи, и именно в то время, когда они, казалось, вот-вот вырвутся из нудного цикла несчастий, в который их затянуло.