Лидия Либединская - Воробьевы горы

Казак смущенно почесал в затылке и сначала отказывался:

– Грешно за этакое дело деньги брать, и труда, почитай, никакого не было его спасать, вон он тощой какой, словно кошка…

Потом подумал, помолчал и добавил простодушно, без ужимок:

– А впрочем, мы люди бедные, просить не просим, ну, а коли дают, отчего не взять. Покорнейше благодарим…

Завязав деньги в мокрый платок, казак хотел направиться на ту сторону Москвы-реки, где он пас лошадей, но Иван Алексеевич окликнул его:

– Скажи-ка мне имя твое, голубчик!

Казак оглянулся и назвал себя. Иван Алексеевич быстро записал карандашом на клочке бумаги, услужливо подсунутой ему французом-гувернером.

– По начальству доложу, пусть наградят за подвиг! – сказал он.

Теперь в доме у Яковлевых только и разговоров было, что о происшествии в Лужниках. Судили-рядили на все лады. – Но вот однажды утром лакей доложил, что какой-то немец, а с ним казак желают видеть Ивана Алексеевича.

– Проси, – сказал Иван Алексеевич, и в глазах его загорелось любопытство.

– Благодарить пришли вашу милость, – зычно сказал казак, входя в комнату. – Произведен в урядники!

– Поздравляю, братец, – ласково ответил Иван Алексеевич. Видя, что казак топчется на месте, не зная, куда девать свое огромное тело, он добавил:. – Можешь идти! – и вопросительно поглядел на его спутника.

– Карл Иванович Зонненберг, – пискливым голосом отрекомендовался маленький человечек, надушенный, в завитом белокуром парике. Держался он игриво, но несколько заискивающе. – Заканчиваю немецкую часть воспитания двух вверенных мне молодых людей и перехожу к одному симбирскому помещику, воспитывать его единственного отпрыска! Пришел поблагодарить за милости, оказанные моему спасителю!

Иван Алексеевич поглядывал на Зонненберга с насмешкой, но добродушно. Новый знакомый нравился ему своей нелепостью. И когда немец ушел, Иван Алексеевич сказал Луизе Ивановне:

– Если придет, принимать!

Так в доме Яковлевых появился еще один Карл Иванович.

Вставать не хотелось. Рано и тихо. Только большая синяя муха с ожесточенным жужжанием назойливо билась о стекло и не давала снова задремать. Слышно, как в переулке дворник шаркал по тротуару жесткой метлой. Шушка зевал и потягивался, ворочался с боку на бок.

Впереди томительный, длинный день…

Никогда одиночество так не тяготило Шушку, как в эти знойные дни. Он с нетерпением ожидал осени, когда снова привезут Таню. Правда, жить ей придется в пансионе, но каждую субботу она будет приезжать к Яковлевым.

Чтобы как-то занять время, Шушка надевал на шею большой, красный с золотом барабан и, отчаянно барабаня длинными палочками, ходил из комнаты в комнату. Его темные бровки были сосредоточенно сдвинуты, казалось, он прислушивался к чему-то, словно искал лад и ритм в упругой барабанной дроби.

А то надевал халатик, подпоясывался зеленым шелковым пояском с серебряной пряжкой и, заложив руки за спину, начинал прыгать с одной стороны порожка на другую, с одной стороны на другую. В такт прыжкам он громко, во все горло распевал краковяк. Вера Артамоновна только вздыхала и зажимала уши.

Шушка слонялся из комнаты в комнату, спускался в людскую и девичью, слушал разговоры дворовых. Дворовые любили его, не стесняясь, говорили при нем о своих бедах, а иногда обращались к Шушке за советом. И он судил и рядил их несложные дела.

– Сразу видать, что не чистой барской крови, – сказал как-то один из крепостных мужиков, молодой веселый парень. Он дружелюбно похлопал Шушку по плечу широкой и сильной ладонью. Шушка покраснел, но спрашивать ничего не стал. Да и зачем спрашивать? Не задавая никому ни одного вопроса, в эти несколько недель он узнал все подробности о встрече отца и матери, о том, как Луиза Ивановна решилась оставить родительский дом, как была спрятана в русском посольстве, в Касселе, у сенатора, как, переодевшись в мужское платье, переехала границу.

Чем заняться? Игрушки? Недавно сенатор привез в подарок кухню с плитой. Только тронешь пружину, все повара и поварята приходят в движение, пекут пироги, рубят котлеты и зелень, таскают воду. Сначала ему игрушка понравилась, и он по нескольку раз в день заводил – кухню. Но поварята с таким однообразием повторяли несложные упражнения, что стали раздражать Шушку, ему захотелось узнать, отчего они, как только тронешь пружинку, принимаются за дело. Он разломал заднюю стенку, вытащил пружину и только тогда успокоился. Успокоились и поварята, и вот уже месяц стоят на шкафу и пылятся…

И на бульваре скучно. Дети почти все разъехались на лето. Ходят два-три мальчика, но держатся как-то стороной, а девочки всё с куклами: катают, таскают на руках и что-то стрекочут друг с другом про платьица, бантики, шляпки. Неинтересно…

Шушка поглядывал на одного мальчика, черноволосого и юркого. Он ему казался живее и занятнее других. Однажды Шушка подошел к нему, заговорил, предложил поиграть в войну. Мальчик охотно согласился. На другой день Шушка принес на бульвар коробку с оловянными солдатиками. С новым товарищем они построили из песка укрепления, сложные ходы и траншеи, сторожевые посты, вал. Расставили солдатиков. А когда Шушка скомандовал «огонь!» и сухой песок веером поднялся над землей, приятель его залился громким плачем и кинулся к гувернеру с жалобами на Шушку. Ему, видите ли, песок попал за ворот и в волосы. Война – тут не только ранить, убить могут! Надо быть храбрым. А этот – трус, да еще ябеда. С тех пор Шушка с ним даже здороваться перестал. А ведь есть где-то мальчик, который тоже мечтает о друге, которому так же грустно и одиноко, как Шушке. Но где он? Как найти его?

Шушка лежал, глядя на дощатый потолок, перебирая взглядом знакомые трещинки, разводы, сучки. Вот этот похож на рыбу, а этот на карлика с бородой, а этот… «Сколько комнат в нашем доме?» – вдруг подумал Шушка, и эта мысль неожиданно заняла его. Он считал и сбивался.

«Надо будет после завтрака пройти по дому и сосчитать все комнаты», – решил он. Жить стало веселее.

После завтрака Шушка отправился в путешествие. Пересчитав комнаты верхнего этажа, где находились спальни отца и матери, детская и маленькая гостиная, он спустился вниз. Прошелся по зале, поговорил с пастушонком, постоял в столовой и в большой гостиной, загибая на каждую комнату по пальцу. Уже не хватало пальцев на руках, и Шушке надоело считать, как вдруг под лестницей, в коридоре, он увидел дверь, на которую раньше не обращал внимание. Шушка не помнил, чтобы кто-нибудь когда-нибудь отворял ее. Он толкнул дверь, она оказалась незапертой.