Татьяна Русакова - Фея Бориса Ларисовна [Повесть]

Бориса Ларисовна молча смотрела на него, и под её взглядом маленький Лутиков ещё больше съёживался.

— Я д-думал… — заикаясь, выдавил Юнька. — Это же от Елены Сергеевны!

— А я полагала, — медленно, задумчиво произнесла Бориса Ларисовна, — что это предназначено мне.

Юнька ничего не ответил. Ему было стыдно, так стыдно, как будто он залез в сумочку к Борисе Ларисовне и рылся в её вещах.

Тягостное молчание длилось, казалось, целую вечность.

Потом Бориса Ларисовна устало вздохнула:

— Забирай свои вещи и иди домой.

Юньке захотелось плакать. Лучше бы она ругалась!

— Я больше не буду, — пискнул Лутиков. Он не мог уйти непрощённым. — Извините.

Бориса Ларисовна ещё помолчала. Юнька не осмелился поднять голову.

— Что же мне с тобой делать? — спросила наконец учительница.

Лутиков исподлобья взглянул на Борису Ларисовну. Та смотрела на Юньку задумчиво, как будто не могла решить, как к нему относиться. А потом вдруг присела перед ним и посмотрела растерянному Лутикову прямо в глаза.

— Запомни на всю жизнь, Юнечка, — серьёзно сказала она. — Читать чужие письма стыдно. Это всё равно что взять то, что тебе не принадлежит.

— Украсть? — недоверчиво уточнил Лутиков.

Бориса Ларисовна кивнула.

— И не только украсть. А ещё и наследить при этом грязными сапогами в чужой чисто вымытой комнате. И как потом ни мой, а следы останутся.

Лутиков смотрел растерянно. Он ничего не понял.

Бориса Ларисовна вздохнула и поднялась. Всё-таки она была уже старая, и сидеть на корточках перед Юнькой ей было трудно.

— Никто не имеет права лезть в чужую жизнь, — серьёзно сказала учительница. — Представь, что мама укладывает тебя спать. А… допустим, Петя Владимирский в это время сидит у тебя в спальне и смотрит на вас. А назавтра рассказывает ребятам, что у тебя пижама в уточках, и что мама до сих пор поёт тебе колыбельные, и что ты спишь только с ночником, потому что боишься темноты. Тебе будет приятно?

Юнька энергично помотал головой. И даже кулаки сжал. Понял.

— Что ж… иди, — кивнула Бориса Ларисовна. — А это… Это и не письмо вовсе.

Она подошла и бросила записку в корзину для мусора. Лутиков проводил её растерянным взглядом.

нька весь истерзался, пока думал, что же теперь делать. С одной стороны, он уже успел проболтаться Лёвке о записке. С другой — рассказать другу о том, что в ней написано, теперь решительно невозможно. Юнька же слово дал!

А с третьей — Бориса Ларисовна просто выбросила записку, как ненужную бумажку! Это мучило Лутикова больше всего. Учительница, похоже, не собирается ничего предпринимать. Но это же неправильно! Елена Сергеевна наверняка хотела сказать что-то важное! Значит, придётся действовать в одиночку на свой страх и риск. Но тут Юнька зашёл в тупик. Он никак не мог понять, что означает непонятный призыв спасти птиц?

На всякий случай Лутиков выскреб все орешки и семечки, которые сумел отыскать в кухонном шкафу, и сгонял в парк рядом с домом. По выходным они с мамой часто там гуляли. Юнька добросовестно рассыпал всё по кормушкам, но, кроме белки, ловко спустившейся по стволу, никто не прельстился его припасами.

Было уже совсем тепло, наверное, птички были не голодные.

Впустую прождав полчаса, Юнька побрёл домой. Значит, Елена Сергеевна имела в виду вовсе не кормёжку птиц. А что же тогда? Лутиков промаялся ещё с полчаса. За это время ему четыре раза позвонил Лёвка, но Юнька не отвечал. Он чувствовал себя разведчиком, хранящим военную тайну. Потом Лёвка наконец угомонился — видимо за уроки сел. Юнька тоже достал дневник. К завтрашнему дню нужно было подготовить пересказ сказки. Лутиков открыл нужную страницу, посмотрел, вздохнул — и закрыл учебник. Без мамы он всё равно ничего пересказать не сможет. Здесь же до завтрашнего дня читать!

А что, если в интернете поискать, как можно птиц спасти? Юнька включил компьютер и начал гуглить. Сначала ему ничего не попадалось, только время зря потерял, медленно разбирая слова. А когда нашёл, мама с работы пришла и погнала Юньку от компьютера. Ну ничего! Он уже успел прочитать, что делать.

Утром Лутиков снова встал рано. Мама уже начала к этому привыкать. Юнька попросил у неё большой пакет.

— Зачем он тебе? — удивилась мама.

— Мамочка! Очень-очень нужно! — горячо воскликнул Юнька.

— Сын, — серьёзно сказала мама, — я так понимаю, что это твой большой секрет?

Юнька кивнул.

— А если я никому-никому! — И мама закрыла рот рукой. — Ты можешь мне рассказать?

Юнька помотал головой.

— Надеюсь, ты не принесёшь мне в этом большом пакете большие неприятности, — вздохнула мама, но пакет дала.

К сожалению, мамины надежды не оправдались. В школу Лутиков опоздал. И не просто на десять минут, а на целых полтора урока! Он и не думал, что дело, которым он занялся, потребует столько времени.

Бориса Ларисовна, конечно, попыталась выяснить, что с ним случилось, но Юнька только смотрел на неё несчастными глазами и молчал. Урок прервался. Ребята глядели на него кто с сочувствием, кто презрительно — это, конечно, Анька, — а кто и злорадно, как Владимирский.

— Эх, Лутиков, Лутиков, — вздохнула Бориса Ларисовна, повернула вверх ладонями грязные Юнькины руки, ужаснулась и сказала: — Придётся позвонить твоей маме.

«Не надо!» — хотел попросить Юнька, но увидел Петькину усмешку и не стал.

Его мучения продолжились на перемене. Как только прозвенел звонок, Юньку обступили ребята.

— Ты чего опоздал? — шёпотом спросил Лёвка. — Проспал, что ли? Письмо с тобой?

Лутиков покраснел. Этого он боялся больше всего. Врать он не умел.

— Какое письмо? — фальшиво спросил Юнька.

Лёвка оторопел.

— Ты же сам! Вчера! — задыхаясь от волнения, произнёс он. Потом вдруг осёкся и вытаращил глаза. — Ты что, наврал?

— Не наврал, а разыграл, — пробормотал Юнька, едва не умирая от стыда.

— Ничего себе! — ахнул Джамик. — Разыграл?! Мы же все волновались!

Лутиков потерянно кивнул. Он и не представлял, что будет так трудно. Почему он не придумал чего-нибудь другого?! Но теперь уже было поздно отказываться от своих слов — всё равно никто не поверит. Поэтому Юнька только носом шмыгнул, когда Аня сказала презрительно:

— Эх ты! Я думала, ты нормальный, а ты… А ещё друг! Пошли, ребята! Пусть он тут один сидит!