Шарон Крич - Две луны

– А это ты к чему?

– Мне просто интересно. Ты каждый раз шарахаешься, стоит к тебе прикоснуться.

– Я не шарахаюсь.

– Шарахаешься, – и он взял меня за руку.

Честно говоря, я едва не шарахнулась, но сумела удержаться. И даже сделала вид, будто не замечаю, что он не спешит отпускать мою руку. И тут снова зашевелилась та мелкая зверушка у меня на спине.

– Хмм, – задумчиво промычал Бен, как будто доктор на осмотре пациента. – Где твоя мама?

Я не говорила ни слова о маме никому, даже Фиби, кроме того раза, когда она спросила про неё, а я сказала, что она с нами не живёт. А Бен продолжал:

– Я однажды видел твоего отца. Но маму ни разу. Где она?

– Она в Айдахо. В Льюистоне, штат Айдахо.

– Что она там делает? – тут же спросил Бен.

– Мне не хотелось бы об этом говорить, – и даже в голову не пришло спросить Бена, а где же его мама?

Он снова взял меня за руку. А когда я отшатнулась, воскликнул:

– Ага! Попалась!

И меня задели не на шутку его слова. Я вдруг сообразила, что папа больше не обнимает меня так же часто, как прежде, и я действительно стала шарахаться от прикосновений других людей. Хотя прежде у нас в семье объятия были обычным делом. Я вспомнила, как мне было девять или десять лет. Мама прилегла в постель вместе со мной, прижала к себе и сказала:

– Давай построим плот и поплывём вниз по реке.

И я потом часто представляла себе этот плот, и искренне верила в то, что мы построим его и поплывём вниз по реке все вместе. Но когда она собралась в Льюистон, штат Айдахо, она отправилась одна.

А Бен уже схватил за руку Фиби. Она отшатнулась.

– Ага! – выкрикнул он. – Попалась! Ты тоже шарахаешься, Фиби-со-льдом!

И это тоже меня задело. Я уже обращала внимание на то, какими напряжёнными кажутся все в семье у Фиби, скованными, респектабельными и застёгнутыми на все пуговицы. Неужели я становлюсь такой же? А они почему стали такими? Несколько раз я ловила Фибину маму за попыткой приласкать Фиби, или Пруденс, или мистера Уинтерботтома, но все они отклонялись от неё. Как будто они переросли её и стали старше.

Не пыталась ли и я отклоняться от мамы? И у неё остались в душе незаполненные места? Не потому ли она нас бросила?

На подходе к Фибиному дому Бен сказал:

– Ну вот, теперь вы в безопасности. Пожалуй, я пойду.

– Давай, – ответила Фиби.

Миссис Кадавр со скрипом затормозила перед домом на своём жёлтом «Фольксвагене», отчего рыжие растрёпанные волосы встали дыбом, как у ведьмы. Она вылезла из машины и стала выставлять из багажника пакеты с покупками.

– Кто это? – спросил Бен.

– Миссис Кадавр.

– Кадавр? Это как мёртвое тело?

– Точно.

– Привет, Сэл! – поздоровалась миссис Кадавр. Она неловко плюхнула на тротуар увесистый пакет. Бен предложил помочь занести вещи. – Боже, какой ты вежливый! – воскликнула миссис Кадавр, хлопая серыми глазищами.

– Я её боюсь до полусмерти, – громко прошептала Фиби. – Не ходи к ней!

– Почему это? – Бен спросил так громко, что привлёк внимание миссис Кадавр. – Ну, чего?

– Ох, ничего, – ответила Фиби.

– Сэл, а ты не хочешь зайти? – пригласила меня миссис Кадавр.

– Я как раз собиралась к Фиби, – сказала я, радуясь этой отговорке.

Тут на крыльцо вышла мама Фиби:

– Фиби? Что ты здесь делаешь? Почему не заходишь?

И мы оставили Бена. Поднимаясь к Фиби на крыльцо, мы всё оглядывались на Бена, тащившего что-то по дорожке к дому. Это был сверкающий новенький топор.

– Это не брат Мэри Лу? – спросила мама Фиби. – Он провожал вас до дома? А где Мэри Лу?

– Терпеть не могу, когда ты задаёшь по три вопроса подряд, – заявила Фиби.

В окно нам было видно, как Бен с топором в руках поднимается на крыльцо дома миссис Кадавр. Фиби крикнула:

– Не входи!

Но миссис Кадавр уже распахнула дверь, и Бен скрылся внутри.

– Фиби, в чём дело ? – спросила её мама.

Тогда Фиби вытащила из кармана белый конверт с новым посланием.

– Мы нашли это снаружи, – сказала она.

Миссис Уинтерботтом открывала конверт с такой осторожностью, как будто там была спрятана бомба.

– Ох, деточка! – воскликнула она. – От кого это? И кому? Что бы это значило?

Фиби объяснила, что такое повестка дня.

– Фиби, я знаю, что такое повестка дня. Но всё это мне очень не нравится. Я хочу знать, кто их отправляет.

Я ждала, что сейчас речь зайдёт и про то, что мы видели в магазине того дёрганого парня, но о нём Фиби не упомянула. Вскоре мы увидели, что Бен вышел от миссис Кадавр. Нам он показался вполне целым, не разрубленным на части.

Когда в тот день я вернулась домой, папа был в гараже, возился с машиной. Он залез под капот и так наклонился над двигателем, что я сначала не могла видеть его лицо.

– Папа, как ты думаешь, что это значит, когда кто-то шарахается, если к нему прикоснутся? Может быть, тот, к кому прикасаются, стал слишком скованным?

Папа медленно обернулся ко мне. Его глаза покраснели и опухли. Кажется, он плакал. И руки, и рубашка у него были испачканы смазкой, но когда он обнял меня, я не шарахнулась.

На первых порах, когда я только начинала рассказывать дедушке с бабушкой историю Фиби, они сидели тихонько и слушали. Дедушка не отводил глаз от дороги, а бабушка смотрела в боковое окно. Лишь изредка они перебивали меня краткими восклицаниями вроде: «Чтоб тебя!» или «Ну ты даёшь!» Но чем больше я углублялась в рассказ, тем чаще и дольше они меня перебивали.

Когда я рассказала про послание « У каждого своя повестка дня» , бабушка хлопнула по передней панели и воскликнула:

– Ну разве это не правда? Господи! Да всё именно так и есть!

– О чём ты? – удивилась я.

– О том, что каждый только и делает всю дорогу, что беспокоится о своих собственных проблемах, своей собственной жизни, своих собственных страхах. И при этом мы ожидаем, что все остальные тоже должны подстраиваться под нашу повестку дня. «Обратите внимание на мои страхи! Бойтесь вместе со мной! Войдите в моё положение! Решите мои проблемы! Помогите мне!»– бабушка с досадой вздохнула.

А дедушка с самым серьёзным видом почесал пятернёй затылок:

– Да ты никак в философы решила податься?

– А ты занимайся своей собственной повесткой дня, – отрезала она.

Когда я рассказала о том, как Бен спросил меня про маму и я сказала, что она в Льюистоне, но не стала ничего объяснять, бабушка с дедушкой переглянулись.

Дедушка сказал:

– Однажды мой папаша уехал на целых полгода и не сказал ни одной живой душе, куда собрался. И когда мой лучший друг спросил, где мой старик, я заорал и врезал ему в челюсть. Своему лучшему другу. Врезал со всей дури в челюсть.

– Ты никогда мне не рассказывал, – заметила бабушка. – Надеюсь, он хорошо отвесил тебе в ответ.