Шарон Крич - Две луны

– Крыжовничек! – окликнул он. Она бессильно наклонилась вбок. – Крыжовничек!

Врачи сказали, что у бабушки случился инсульт. Дедушка настоял на том, чтобы оставаться с ней, пока у неё брали анализы, хотя его несколько раз пытались прогнать.

– Она же без сознания, – повторял один особо упрямый интерн. – Она всё равно не узнает, были вы с ней или нет.

– Сынок, я пробыл рядом с ней пятьдесят один год, не считая тех трёх дней, когда она сбежала от меня с яичным человеком. И я просто не отпущу её руку, понимаешь? Если ты хочешь, чтобы я отсюда ушёл, лучше сразу отруби мне руку, понятно?

И врачи разрешили ему остаться. Пока я ждала в комнате для посетителей, туда вошёл человек со старой собакой биглем. Девушка в регистратуре сказала, что собаку надо оставить на улице.

– Что, совсем одну? – растерялся человек.

– Я присмотрю за ней, – сказала я. – У меня когда-то была такая же собака.

Я отвела старого бигля во двор, и, как только уселась на траву, собака подошла ко мне, положила морду на колени и начала ворчать что-то своё, как умеют только они. Дедушка называет это собачьим мурлыканьем.

Я гадала, не случился ли инсульт из-за того укуса змеи и не чувствует ли дедушка себя виноватым оттого, что свернул с дороги к реке. Ведь если бы мы не полезли в реку, бабушку не укусила бы змея. И тогда мои мысли вернулись к маме и её мертворождённому ребёнку, и что, может быть, не залезь я на то дерево, маме не пришлось бы нести меня на себе, и тогда, может, и ребёнок бы выжил, и мама вообще не ушла бы от нас, и всё было бы так, как прежде.

Но пока я сидела и всё это обдумывала, мне стало ясно, что человек не может просидеть всю жизнь взаперти в своём доме, как поначалу пытались сделать Фиби и её мама. Человек должен выйти в мир, чтобы что-то сделать и что-то увидеть, и мне впервые пришло в голову, что мне тоже нужно было что-то сделать – вот почему бабушка с дедушкой взяли меня в эту поездку.

Собака бигль у меня на коленях была в точности как наша Моди Блю. Я гладила её по голове и молилась за бабушку. Я вспомнила, как Моди Блю охраняла от нас своих щенков. В первую неделю она вообще никого к ним не подпускала. Она постоянно их ласкала и вылизывала. А они пищали и неуклюже ползали по ней, пока их глазки оставались закрытыми.

Потихоньку Моди Блю стала разрешать нам их гладить, хотя всё равно не спускала с них глаз и рычала, если кто-то хотел взять щенка на руки. Через несколько недель щенки стали расползаться от неё кто куда, и она без конца собирала их обратно. Но когда им исполнилось шесть недель, Моди Блю перестала обращать на них внимание. Она толкала их и отпихивала от себя. Я сказала маме, что Моди Блю ведёт себя ужасно.

– Она ненавидит своих щенков!

– Здесь нет ничего ужасного, – возразила мама. – Это нормально. Она отлучает их от себя.

– Разве это так обязательно? Ведь они могли бы оставаться с ней!

– Это не приведёт ни к чему хорошему. Они должны стать независимыми. Представь себе, если с Моди Блю что-то случится? Без неё они не выживут.

И пока я молилась за бабушку, сидя во дворе больницы, мне подумалось, не походила ли мамина поездка на поведение Моди Блю. Может быть, мне она была необходима не меньше, чем маме?

Наконец вышел хозяин бигля, и я вернулась внутрь. Уже после полуночи пришла медсестра и сказала, что я могу повидать бабушку. Она лежала на кровати, серая и неподвижная. В уголке рта блестела капля слюны. Дедушка наклонился к ней и прошептал что-то на ухо. Медсестра сказала:

– Вряд ли она вас слышит.

– Она очень хорошо меня слышит, – возразил дедушка. – Она всегда умела меня услышать.

Глаза у бабушки оставались закрытыми. Какие-то провода тянулись посередине её груди к мониторам, а к руке была прицеплена трубка. Я хотела обнять её, хотела, чтобы она очнулась.

– Цыплёночек, нам придётся здесь задержаться немного, – сказал дедушка. Он полез в карман и достал ключи от машины. – Вот, если тебе потребуется что-то взять из машины. – И он вложил мне в руку скомканные купюры. – На всякий случай.

– Я не хочу оставлять бабушку, – сказала я.

– Чёрт! – ответил он. – Она бы не хотела, чтобы ты теряла время, рассиживаясь в этой трухлявой больнице. Ты только шепни ей на ушко, если хочешь что-то сказать, и потом ступай и делай то, что должна сделать. А мы отсюда никуда не денемся, твоя бабушка и я. Мы будем ждать тебя здесь, – он подмигнул. – Ты уж поосторожней там, цыплёночек.

Я наклонилась и пошептала на ухо бабушке, а потом я ушла. В машине я долго изучала карту, а потом откинулась на спинку сиденья и зажмурилась. Дедушка отлично знал, что я собиралась сделать.

Ключи тревожно холодили руку. Я снова сверилась с картой. Прямо из Кер-д’Ален до Льюистона вела единственная извилистая дорога. Я завела машину, сдала назад, развернулась на парковке, притормозила и выключила двигатель. Я пересчитала деньги в кармане и ещё раз посмотрела на карту.

Есть нечто, имеющее значение даже по сравнению со смыслом жизни.

Хотя я обмирала от страха, выезжая с парковки, оказавшись на трассе, я почувствовала себя увереннее. Я ехала не спеша, и я знала, как это делать. Я молилась каждому промелькнувшему мимо дереву, а уж вдоль этой дороги их росло более чем достаточно.

Это была узкая извилистая дорога – и совсем пустая. За четыре часа я проехала четыреста миль от Кер-д’Ален до места под названием Льюистон-Хилл – на мой взгляд, это был не холм, а настоящая гора. Я вырулила на смотровую площадку на вершине. В долине далеко внизу раскинулся Льюистон, разделенный руслом Змеиной реки. Между мной и Льюистоном оставался предательский отрезок горной трассы, спускавшейся по склону прихотливыми серпантинами.

Я перегнулась через поручни, высматривая внизу автобус, который, насколько мне известно, всё ещё должен был находиться где-то у подножия горы, но ничего не разглядела.

– Я могу это сделать, – повторяла я себе раз за разом. – Я могу это сделать.

Я снова вывела машину на дорогу. На первом же серпантине сердце едва не выскочило у меня из груди. Потные ладони скользили по рулевому колесу. Я изо всех сил давила на тормоз, но дорога поворачивала так резко и спускалась так круто, что, даже притормаживая, машина шла быстрее, чем мне бы хотелось. Когда я выехала с поворота, машину занесло на травянистую обочину со стороны обрыва. От падения в пропасть меня отделял лишь трос, натянутый между редкими столбиками ограждения.

Асфальтовая змея извивалась то в одну сторону, то в другую. Полмили я ехала по ложбине внутри холма, и едва почувствовала себя немного увереннее, как после нового поворота снова оказалась на самом краю узкого карниза, и сбоку от меня чёрная пропасть уходила всё вниз, вниз, вниз. Так я и ехала туда-сюда: полмили в безопасности, поворот, полмили по краю обрыва.