Шарон Крич - Тайная тропа

Когда на обратном пути я приблизилась к сараю, ко мне подошёл Бен. Мы увидели, как от фермы отъезжает грузовик Джейка.

– Снова он? – удивился Бен. – Ведь он уже был здесь сегодня!

На крыльце Мэй, Гретхен, Бонни, Уилл и Сэм столпились вокруг другой картонной коробки – на этот раз большой, высотой около фута.

– Что это, что это, что это?! – воскликнул Бен.

Мэй смерила меня колючим взглядом.

– Угадай, – сказала Бонни. – Это от Джейка.

В коробке на охапке сена лежала черепаха около семи дюймов в длину. Вернее, лежал её панцирь – высокий, округлый и чёрный с восемью оранжевыми пятнышками. Никаких признаков головы не было видно.

– Она живая? – спросил Бен.

– Джейк сказал, что живая, – объяснила Гретхен. – Вообще-то это он. Ещё Джейк сказал, что его зовут Поук и что он предсказатель погоды. Если Поук втягивает голову внутрь панциря, значит, погода будет хорошая. Если Поук высунет голову или начнёт ползать, значит, пойдёт дождь.

– Но ведь это полная ерунда, – сказал Бен. – Вам не кажется, что он скорее высунет голову в хорошую погоду и втянет её, когда пойдет дождь?

– Я всего лишь говорю то, что сказал Джейк, и всё, – фыркнула Гретхен.

В этот момент черепаха высунула голову, и в следующее мгновение на его панцирь упала капля дождя.

– Могу я взять её себе? – спросил Бен, вытаскивая черепаху из коробки.

– Положи на место. Это для Зинни, – сказала Бонни.

– Почему для Зинни?

– Потому что Джейк так сказал.

– Но почему для Зинни?

Мэй закатила глаза.

– Это потому, что она, как малый ребёнок, собирает все эти дурацкие штуковины. Да он принесёт любой старый мусор, какой только найдёт, и отдаст его Зинни, чтобы от него избавиться. Это просто позор!

Той ночью сверчок прощебетал сто двенадцать раз за одну минуту.

Я разделила это число на четыре, прибавила тридцать семь и получила шестьдесят пять. Встав с кровати, я спустилась на кухню и проверила прикреплённый к окну термометр. Он показывал ровно шестьдесят пять градусов по Фаренгейту.

Я посмотрела в окно, на дуб. За ним тянулись тёмные тени. Неужели тётя Джесси где-то там? Интересно, если вглядываться в темноту долго и пристально, увижу я её или нет?

Каждый вечер после ужина тётя Джесси и дядя Нейт медленно качались взад-вперёд на качелях на веранде, глядя на ясень, кусты роз перед домом и на реку вдали. Вдоль реки тянулись железнодорожные пути, и в шесть часов над долиной проплывала скорбная песнь паровозного гудка.

Иногда я сидела на качелях вместе с ними. Однажды вечером, вскоре после того как внизу прошёл поезд, на ветку ясеня опустился самец птицы-кардинала. Посидев там минуту-другую и повертев головой, как будто он кого-то ждал, ярко-красная птица перелетела к кормушке, висевшей на соседней ветке. Здесь он принялся клевать семена, раскалывая их клювом и выхватывая мягкую сердцевину. Лёгкое движение хохлатой птичьей головы – и семена, которые ему не нравятся, летят на землю.

– Где же его пара? – спросил дядя Нейт. – Он всё время один. Вот бедняга.

После смерти тёти Джесси дядя Нейт сидел на качелях один. Однажды вечером из окна наверху я услышала гудок проходящего мимо поезда. Сначала тихо, потом громче, пока наконец он не стих вдали. Затем мимо моего окна промелькнуло красное пятно – это к дереву подлетел кардинал и устроился на ветке. Он просидел там несколько минут, вертя по сторонам головой. А потом… потом появилась самочка, его пара. Помахав крыльями, она уселась с ним рядом – светло-коричневая с красными прожилками на голове и крыльях.

Самец подлетел к кормушке, схватил несколько семян и вернулся к ясеню. Расколов одно семечко, он передал его самочке.

Дядя Нейт перестал раскачиваться и подался вперёд, наблюдая.

– Счастливчик, – с завистью сказал он. – Старый счастливчик.

При звуке его голоса самочка сорвалась с ветки и упорхнула через весь двор к берёзовой роще. Самец какое-то время ждал на ветке ясеня, пока самочка не исчезла из вида, после чего сорвался с ветки и устремился к крыльцу, где сидел дядя Нейт, затем вновь взмыл в воздух и последовал за своей парой.

– Старый счастливчик, – повторил дядя Нейт.

За ясенем был розарий: двадцать кустов, посаженных дядей Нейтом в год смерти их дочки. Тётя Джесси любила эти розы. Она могла часами любоваться ими из окна спальни, и тем летом мы с ней частенько прогуливались среди роз, считая распустившиеся бутоны.

Когда в ноябре ударили первые заморозки, тётя Джесси встревожилась и посмотрела в окно на горстку оставшихся цветков, жёстких и поблекших от холода.

– Они все скоро умрут, – сказала она.

От её слов по моей спине пробежала дрожь.

После этого каждый год весной, когда распускался первый бутон, она не находила себе места от восторга и каждый год с приходом зимы погружалась в уныние, как будто не верила или не помнила, что весна придёт снова.

Через несколько лет после того как дядя Нейт посадил розы, мы всей семьёй были в субботу в магазине в Чоктоне. У каждого из нас, детей, было по доллару. Мои браться пожирали глазами конфеты, Мэй и Гретхен стояли перед витриной с косметикой, а мы с Бонни бродили по магазину, не зная, что выбрать. Как вдруг я увидела её. Она была прекрасна: красная пластмассовая роза на жёсткой зелёной ножке. Я купила её и хранила в своём шкафу до октября, когда спрятала её среди кустов роз во дворе, привязав к ветке.

Когда тётя Джесси начинала сетовать по поводу заморозков и погибающих бутонов, я каждое утро говорила:

– Осталось ещё несколько, – и, наконец, – осталась ещё одна.

На тётю Джесси это не произвело впечатления.

– Скоро погибнет и она, – услышала я в ответ.

В конце ноября у нас уже было два снегопада, и она больше не могла не замечать единственную розу в нашем розарии. Во время одной из наших прогулок она направилась к кустам.

– Хочу взглянуть на эту розу, – сказала она.

Я пыталась отговорить её, попыталась увести её в другое место, но она была непреклонна. Тётя Джесси протянула через куст руку и коснулась моей пластмассовой розы.

– Что это? – спросила она, выдёргивая её. – Что это такое?..

Она вытащила из куста мою розу. Никогда не забуду выражение её лица: разочарование, гадливость. Она с отвращением швырнула пластмассовый цветок на землю.

– Она искусственная! И кто только способен на такую подлость?

Моё собственное лицо, должно быть, выдало меня с головой.

– Ты? – сказала она. – Это ты сделала? Да как ты могла?

Сгорая со стыда, я бросилась в сарай.

Потом она извинилась, сказала, что понимает, что я не хотела делать ей больно. Просто я подумала, что ей понравится. Она сама не знала, почему так болезненно отреагировала.