Валентин Глущенко - Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

Навстречу Мишке с веселым урчанием двигалась колонна серых гусеничных тракторов.

И эти за грузом!

Мишка сошел с дороги, снял шапку и высоко поднял ее.

Распахнулась кабина головного трактора, по пояс высунулся чумазый парень и, сверкнув белыми зубами, гаркнул:

— Здорово, пионерия!

Сквозь смотровые стекла улыбались водители других тракторов.

На душе у Мишки стало весело и просторно. И вдруг рассуждения самоуверенного Олега Ручкина о жизни показались Мишке жалкими, достойными презрения. Настоящие люди — вон там, в кабинах тракторов! Эти люди будут строить новые поселки, города с широкими улицами, заводы. Мишка тоже будет валить лес, строить!..

Теплый пахучий ветер скользил над лесистыми увалами, над рекой. Мишке захотелось петь. Он запел песню, которую так любил его отец.

Загри, обернувшись к хозяину, запрыгал перед ним, А Мишка пел, и ветер уносил вдаль его песню.

Через час Мишка и Загри достигли устья речки Талой. У левого берега неширокой реки держался лед. Правая половина была черна и дымилась белым паром. Перед самым впадением в большую реку Талая становилась соленой и замерзала лишь у левого берега. Такой, двухцветной, она оставалась даже при тридцатиградусных морозах — недалеко от устья река пробивалась через солончаки. Выше крепкий лед сковывал ее от берега до берега. Там, на льду, сейчас копошились люди. Туда подъезжали «МАЗы», груженные хлыстами. Оттуда доносилась трескотня бензопил и сучкорезок. Автокраны подхватывали и переносили бревна с одного места на другое. На льду Талой делали головки, вязали звенья будущих плотов.

На зимней сплотке Мишка бывал не раз, а потому заходить туда не стал. Срезал угол для сокращения пути, пересек негустой сосновый бор, снова вышел к реке, перевалил невысокий хребет и скатился под гору к деревне. Деревня называлась по имени реки — Талой. Коричневые и серые от времени избы лепились по верху двух холмов. Неглубокий распадок разрезал деревню надвое. По дну распадка бежал незамерзающий ручей — тоже достопримечательность этих мест. Он вырывался из-под холма, падал в каменную чашу и мчался к реке. Как удавалось маленькому светлому ручью весело журчать в самые лютые морозы — для Мишки оставалось загадкой. Взрослые не могли толком объяснить — течет и течет. А почему не замерзает — кто его знает. Сила! К тому же бьет из-под земли. Вода в ручье была кристально-прозрачной и удивительно холодной — летом от нее ломило зубы.

Загри перебежал по мостику ручей, свернул на тропинку, ведущую к правому холму. Пес даже не оглянулся на хозяина: настолько был уверен, что путь их лежит сюда.

Они поднялись на холм и очутились на Приречной улице.

При появлении Мишки и Загри тихая улица огласилась громким лаем. Из ближних дворов, с другого края деревни на них устремились рыжие, серые, черные псы. Рычащая оскаленная стая неслась на них.

У Мишки всегда замирало сердце, когда они с Загри появлялись в Талой! Он боялся, что собаки разорвут его любимца.

Однако и на этот раз Загри не присел трусливо на снег, не стал искать защиты у Мишки. Взъерошенный, неукротимый, он бросился навстречу опасности. Широкой грудью Загри врезался в стаю. Мишка увидел, как две лайки от его удара кувырком полетели в сугроб. И тут же черный Загри исчез в огромном, рычащем и воющем клубке. Клубок катался по дороге. Над ним серебристым облачком взметалась снежная пыль.

«Разорвут!» — со страхом подумал Мишка. Сколько раз он так думал! Но клубок неожиданно распался. Посередине — Загри, рослый, свирепо поворачивающий оскаленную морду то влево, то вправо. Вокруг — собаки со всей улицы, готовые снова кинуться на непрошеного гостя. Впрочем, ни один пес не осмеливался первым тронуть Загри. И он, словно по коридору, пробежал вперед.

Потом вернулся к Мишке. Деревенские собаки сторонились его, уступали дорогу. Загри подбежал к Мишке как будто для того, чтобы доложить: «Путь расчищен. Можно двигаться дальше».

Вот так всегда получалось. Собаки встречали Загри в Талой жестоким боем, провожали с почтением.

Загри остановился возле небольшого дома с резными наличниками, крашенными в зеленый цвет. И тут же открылась калитка. За ворота шагнул высокий худой старик в черных кожаных броднях, зеленых стеганых штанах, таком же ватнике, подпоясанном веревкой, в меховой шапке.

— Силен у тебя вырос кобель, паря! Я видел, как он наших пораскидывал. Что толковать? Семя доброе…

Говорил старик шепелявя, превращая «с» в «щ». Так говорили все коренные жители этих мест.

Вблизи морщинистое лицо старика, задубелое от ветра и мороза, с глубоким шрамом через всю левую щеку, казалось угрюмым и страшным. Встретишься с таким в тайге — побоишься один на один остаться — на ночь у костра. Но Мишку давно перестали смущать мрачное спокойствие лица и пристальный взгляд Пантелея Евгеновича.

Багровый неровный рубец на щеке Пантелея Евгеновича остался после схватки с медведицей. Под одеждой, на теле, таких отметин было у него немало. Остались следы от штыков — память о германской и гражданской войнах. За свои восемьдесят лет Пантелей Евгенович попадал в сложные переплеты, не раз заглядывал в глаза смерти.

Черный Загри подбежал к серой суке, которая вышла из ворот вслед за хозяином. Глаза у пса стали озорными, крендель хвоста дружелюбно закачался. Важный, степенный Загри, гроза собак в поселке Апрельском и в соседних деревнях, вдруг подпрыгнул, гавкнул, завертелся как маленький.

— Ишь ты, поиграть захотелось. А то как же?

— К мамке явился, — усмехнулся старик. — Что ж, пойдем, Михаил, в избу. К обеду как раз изгодал.

Изба Пантелея Евгеновича была знакома Мишке до мелочей. Состояла она из большой комнаты и кухни. Полы в комнате были устланы домоткаными половиками. Штукатуренные, чисто выбеленные стены увешаны фотографиями в черных деревянных рамках и рамочках. У порога потрескивала железная печурка У стены справа — широкая деревянная кровать хозяев, слева — железная койка для гостей. К Пантелею Евгеновичу часто наведывались знакомые с лесопункта, родичи из ближних и дальних деревень.

Стол под желтой клеенкой, несколько самодельных стульев и лавок — вот и вся обстановка.

Жена Пантелея Евгеновича — присадистая, полная, разговорчивая и живая — встретила Мишку приветливо:

— Быть тебе счастливым, Минюшка! Ровно в воду глядел — прямо к своим любимым калачикам.

Бабушка Катя и Мишка были давние друзья.

Лицо у бабушки Кати разрумянилось. Это оттого, что она возилась возле русской печи.

— Милости прошу к столу! Разболокайтесь. Мойте руки. Сейчас чистое полотенчико дам.