Валерий Попов - Похождения двух горемык

Нет уж!

Пусть без меня!

Завтра с утра поговорю как следует с отцом, потом поеду и привезу им Ратмира!

Вот так.

Но, сильно замерзнув без одежды на кухне, я яснее еще представил, какой страх испытывает Тимохин, падая в прорубь!

«Но я-то больше в этом уже не участвую!» — вспомнил я.

Ну и что? Легче всего сказать: «я не участвую» — и все!

Может, конечно, им виднее. Но это легче всего сказать: «им виднее» — и все!

Я вспомнил вдруг, как водитель, выскочив из машины, сбил двумя ударами зазевавшегося прохожего, как он стоял долго, стряхивая пиджак... Но тогда-то все вышло неожиданно, но сейчас-то впереди целая ночь, можно что-то ведь сделать?

И постепенно прояснилось то, что я должен сделать немедленно! Залезть тихо на крышу дома Василия Зосимовича и поднять антенну (тем более, что я это ему обещал!).

А завтра автобус съедет на лед, Тимохин выйдет, вздыхая, поднимет голову — и вдруг увидит антенну.

— Стоп, стоп! — закричит Яков Борисыч.

«Ну и что? — подумал я. — Снова залезут, снова снимут антенну, и съемка пойдет дальше. Все бесполезно! Да? — Я разозлился. — Многие так говорят: «Но это же бесполезно» — и ничего уже не делают!

Легче всего сказать «но это же бесполезно». Ну и что? Все равно должен я это сделать!

Я посмотрел в окно. Ярко светила луна. С жестяного навеса, накрывающего ступеньки, ведущие в подвал, тихо летел, сверкая, мелкий снег.

Да... Не хотелось бы иметь дело с железом в такой мороз!

Я посидел еще в кухне, потом пошел в комнату, оделся, взял в столе плоскогубцы и вышел. Мороз был острый и какой-то неподвижный. Снег скрипел гораздо резче, чем днем.

Сдвинув в снегу калитку, ведущую к дому Василия Зосимыча, я тихо взял лежащую у сарая лестницу, стащил с крыши сарая шест с антенной, потом разгреб снег, нашел проволоку... Потом, тихо приставив лестницу к дому, полез. Я залез наверх, посмотрел — реки внизу не было видно.

Я стал прикручивать шест к трубе — и вдруг внизу раздался скрип!

Все! Василий Зосимыч проснулся! Наверно, — услышал. А может, увидел мою тень, от луны!

Сейчас он выйдет... захватив ружье! Я видел — у него на стене ружье. Он уже старый, боится воров — и вдруг видит перед окном чью-то тень!

Я стал прятаться в снег. Лицо, руки по локоть были в снегу. Я ждал. Было тихо. Рука прилипла к железу — я с острой болью ее отодрал.

Я посидел тихо еще минуту, потом, взяв в руки трос, стал сползать к краю. Балансируя на корточках на краю, я ввинтил штырь в резьбу...

Потом, напрягшись, я медленно поднимал высокую антенну...

Утром, поговорив с папой, я уезжал.

Я бежал по аллее, прикрывая рукой лицо от мороза.

Поеду в Пушкин!..

Иногда я оборачивался, смотрел — антенна на доме Василия Зосимыча все стояла.

Потом я увидел в стороне черный сгоревший телятник. Рядом не было уже ни души.

Поперек дороги снова стали попадаться глубокие коридоры в снегу — высокие, они шли далеко, в них стоял розовый свет.

Так я и не понял, зачем они, прожил тут столько дней и не понял! Я бежал все быстрее — и вдруг снежная стена с одного края обрушилась, и на дорогу выехал трактор. За ним, на стальном тросе, на двух подсунутых жердях-полозьях, ехала огромная гора покрытого снегом сена.

Трактор переехал дорогу, протащил за собой темную, мохнатую, пахучую скирду и, разрушив другую снежную стену, ушел туда, оставляя тот самый глубокий, ровный коридор с розовым светом в нем.

На дереве, зацепившись, осталась смерзшаяся, сверкающая прядь сена. Я посмотрел на нее и побежал дальше.