Лев Линьков - Призвание [Рассказы и повесть о пограничниках]

— Мы не уйдем! — ответил за всех Иван Ватник.

И тихо стало в заимке.

— Товарищи! — прозвучал в тишине голос Андрея Сидорова. — Родина не забудет нас. От лица командования благодарю вас за верную службу!

Старшина подошел к каждому, каждого обнял и троекратно, по-русски, поцеловал: в правую щеку, в левую щеку и в губы.

Бежав из плена, Куприн и его товарищи несколько дней окольными путями пробирались к заставе. На леднике они встретили Асылбека Джурабаева. Едва живой, изможденный, юноша полз, цепляясь обмороженными пальцами за камни.

— Это сын Сулеймана! — сказал Рехим-бай Куприну.

— Мой был вместе с Андреем… Сидоровым… Он послал меня… — с трудом вымолвил Асылбек.

— Где Сидоров? Где все они? — с тревогой спросил Куприн…

Это было 24 апреля. А через сутки прибыл отряд пограничников из Оша. Отряд разгромил банды Барбаши Мангитбаева и Джаныбека-Казы, снял осаду с пограничных застав.

Воробьев с Куприным, Асылбеком Джурабаевым и группой бойцов поскакали в горы. На месте старой заимки они обнаружили обуглившиеся развалины. Из-под головешек извлекли семь трупов, семь винтовок с обгорелыми прикладами и закопченный пулемет.

Ни у одной винтовки не оказалось затвора, пулемет был без замка. Их нашли позже, под обломками очага. Перед смертью Сидоров и его товарищи испортили оружие, чтобы им не могли воспользоваться басмачи.

На стальном щитке пулемета чем-то острым было выцарапано:

23. IV-1927 ГОДА.

Да здравствует коммунизм!

Андрей Сидоров, Яков Бердников, Владимир Охапкин, Иван Ватник, Валерий Свищевский, Николай Жуков, Иосиф Шаган .

Проводника Ислама обвязали под мышками веревкой и начали опускать в колодец. Неужели и здесь не будет воды? Хотя бы такой, какая оказалась в Бурмет-Кую: солоноватой, пахнущей сероводородом.

Булатов сидел около сруба и следил воспаленными, покрасневшими глазами за медленно скользящей вниз веревкой. Рядом стоял командир отряда Шаров. Просто непостижимо, как он способен стоять под таким солнцем в гимнастерке, туго перекрещенной портупеей!

Всего пятнадцать пограничников из ста могли держаться на ногах. Они столпились у колодца в нетерпеливой надежде. Остальные лежали на песке. Многие были без сознания, некоторые бредили, а пулеметчика Гаврикова пришлось связать: он вскочил вдруг, негромко засмеялся, побежал к бархану, упал на колени, набрал в пригоршню горячего песку и с жадностью начал его глотать.

Врач отряда Карпухин вылил в пиалу из бачка с неприкосновенным запасом последнюю ложку воды, добавил несколько капель клюквенного экстракта и дал больному. А не прошло и минуты — сам потерял сознание.

С каждым часом палящий зной становился нестерпимее. Но куда скрыться от зноя в пустыне? Будто окаменев, втянув под панцирь голову и лапы, лежали на склонах барханов черепахи. Лошади сгрудились, понурив головы, тяжело вздымая бока. Даже каракумские жаворонки, нахохлившись, раскрыв клювики, притаились в безлистных кустах саксаула.

Только неутомимые пустынные славки, совсем крохотные пичуги, — видно, им жара нипочем! — перепархивали с саксаула на саксаул да юркие ящерицы стремительно перебегали от норы к норе.

В голубовато-желтом небе, словно впитавшем в себя цвет бескрайних песков, — ни облачка, одно рыжее беспощадное солнце.

Воды!.. Если бы выпить сейчас хоть глоток воды!.. А веревка все скользит и скользит, будто у колодца нет дна.

Булатов с усилием облизнул сухим, распухшим языком потрескавшиеся губы. Он сидел на плаще, распоясанный, расстегнув ворот скоробившейся от соленого пота гимнастерки, обмотав голову полотенцем, и тяжко, прерывисто дышал. Лицо его, с которого за короткую зиму не успевал сходить загар, стало темно-коричневым. На крутом лбу, на заострившемся носу, на обтянутых скулах кожа облупилась.

Веревка на секунду приостановилась и тотчас же отчаянно заплясала.

— Вытаскивай! — скомандовал Шаров.

Комсомольцы Никитин и Сахаров — они чувствовали себя лучше других — навалились на рукоятку железного ворота, и через минуту-другую в шестиграннике сруба появилась чалма проводника.

— Плохо, начальник, совсем плохо! — в страхе пробормотал Ислам и разжал кулак: на ладони лежал сухой песок.

Булатов тревожно посмотрел на командира: «Что же теперь делать?»

— Будем откапывать! — сказал Шаров.

Ислам поднял руку и легонько подул на ладонь. Песчинки разлетелись.

— Совсем сухой! На дне сухой, с боков сыплется. Обвал будет, другой колодец надо идти.

Идти до другого колодца? Булатов оглянулся на неподвижно лежащих пограничников. Куда с ними? Они и подняться не смогут.

Шаров наклонился к Булатову:

— Надо откапывать. Как себя чувствуешь?

Булатов уперся руками в обжигающий песок и, пошатываясь, встал. Барханы закачались перед глазами и полезли кверху; вместо лица командира он увидел расплывчатое желтое пятно. Тряхнул головой, и барханы остановились.

— Надо! — согласился он.

— Обвал будет! — всплеснул руками проводник. — Пожалуйста, верь Исламу. Дальше идти надо.

Ислам лет тридцать чабанил в Каракумах, и Шаров всегда считался с его советами, но, сейчас приходилось пренебречь житейским опытом старого туркмена и попытаться добыть воду именно здесь.

Булатов застегнул непослушными, дрожащими пальцами ворот гимнастерки, подпоясался, стащил с головы полотенце, надел фуражку и, тяжело ступая, подошел к распластавшимся на песке бойцам. Те, кто имел еще силы, повернулись к нему. Некоторые смотрели так, словно им было все равно, что скажет сейчас этот низенький, плотный, крутолобый человек. Они уважали и любили его, секретаря партийного бюро своего отряда, но что он может сделать? Скажет: «Будем ждать каравана». А где этот караван? Может быть, он уже прошел где-нибудь рядом за барханами и не заметил дыма сигнальных костров…

Булатов откашлялся и хрипло, не узнавая собственного голоса, сказал:

— Товарищи коммунисты и комсомольцы! Кто из вас может встать?

Несколько пограничников медленно поднялись.

Булатов сосчитал их. Шесть человек: секретарь партбюро второго эскадрона Киселев, комсомолец-снайпер Семухин, рыжеволосый, веснушчатый балагур Ярцев, три новичка, земляки, — иркутчане Молоков, Добров, Капустин.