Лев Линьков - Призвание [Рассказы и повесть о пограничниках]

Еще полчаса прошло и еще полчаса, а песок все такой же сухой, сыпучий.

«Кто это так тяжело и хрипло дышит? — прислушался Булатов. — Неужели я сам?..»

— Пятерка все не отвечает, — сказал ему парторг второго эскадрона Киселев.

— Лошадям плохо, некоторые уже полегли, — пожаловался Вахрушев.

Так каждая новая смена бойцов рассказывала Булатову о том, что творится наверху.

Ему сказали, что умер от солнечного удара пулеметчик Гавриков, что при смерти врач Карпухин, а оба радиста впали в беспамятство; что опять поднялся ветер— не вернулся бы самум! — что сдохли три коня, в том числе ахалтекинец Булатова Алмаз…

И каждый спрашивал:

— Может, вы подниметесь наверх?..

Шаров сидел у радиостанции и настойчиво выстукивал: «„Пятерка“, „Пятерка“, вы слышите меня?.. Перехожу на прием!»

Отвечает! Командир плотнее прижал наушники. Да, отвечает! Пятерка отвечает! Он лихорадочно стал записывать.

«Вторые сутки веду бой… Банда атакует левый фланг… Патроны на исходе… Когда подойдете?.. Джураев».

«Когда подойдем? — Шаров огляделся вокруг. — Не подойдем без воды», — с горечью отчаяния подумал он ивсе же ответил: «В двадцать один час дайте сигнал двумя ракетами», — потом подозвал Сахарова:

— Сейчас ваша очередь спускаться в колодец. Передайте товарищу Булатову вот эту бумагу. — И обернулся к бойцам: — Пограничники! Наши товарищи бьются сейчас с бандой. Патроны у них на исходе! Понятно? Копать надо веселее!..

Прочитав при свете зажженной спички радиограмму Джураева, Булатов с трудом нацарапал на ней: «Убежден, вода будет…»

— Обвал, товарищ секретарь! — испуганно воскликнул Сахаров.

Ветхий сруб не выдержал. Одно бревно подалось под давлением песка, и он плотной струей брызнул на середину колодца.

Песок как вода. Если вода прорвалась где-нибудь сквозь плотину самой маленькой струйкой, всей плотине грозит разрушение.

Булатов собрал последние крохи сил, поднялся, пошатываясь, и прижался спиной к стенке, закрыв отверстие. Сахаров и Никитин продолжали наполнять ведра песком, с тревогой поглядывая на еле держащегося на ногах секретаря партбюро.

— Разрешите, я постою? — попросил было Сахаров.

— Копайте, копайте! — приказал Булатов и смежил веки.

Желтые, оранжевые, красные круги завертелись перед глазами. Круги все расширялись и расширялись и вдруг превратились в колышущееся озеро, обрамленное яркой зеленью тамариска и тополей. А на берегу вдруг возникли жена с детьми. «Родные мои!..»

Вместе с женой, вместе с Андрюшей и Оленькой Булатов шел берегом озера к полю красных и желтых тюльпанов.

И снова закружились перед глазами разноцветные круги, закружились и пропали.

С однотонным шорохом сыпался песок в ведро, однотонно повизгивал железный ворот, вытягивая наполненное ведро на поверхность…

Скоро, совсем скоро — Булатов был уверен в этом — зацветут Каракумы.

Советские люди проложат здесь каналы, воды Амударьи оросят бесплодную пустыню, и, может быть, вот в этом самом месте, где Булатов и его товарищи с таким упорством, с такой яростью копают сейчас песок, чтобы добыть несколько ведер воды и скорее пойти в бой, возникнет громадный оазис, раскинутся виноградники и хлопковые поля и впрямь зацветут тюльпаны…

Нет, нет, он не упадет, не пустит в колодец проклятый сыпучий песок!

— Вода, товарищ секретарь! — воскликнул вдруг Сахаров.

Воды еще не было, но песок опять стал влажным.

— Копайте! — прохрипел Булатов.

А наверху люди с жадностью хватали прохладный, влажный песок, клали его себе на голову, подносили к губам, сосали.

Еще несколько ведер, и вот наконец-то вода!..

А Булатов все стоял, упершись ногами в песок и спиной в стенку колодца. Ему поднесли котелок. Он отхлебнул несколько глотков, больше нельзя — в таком колодце не может быть много воды.

Он считал котелки:

— …двадцать девятый, тридцатый…

Пятьдесят котелков! По полкотелка на человека. Но надо еще напоить лошадей. На сто лошадей по пять котелков — пятьсот котелков.

— …триста седьмой, триста восьмой… — считал он котелки, наполненные водой.

— Пейте, товарищ секретарь! — предлагали пограничники.

— Не хочу! — отвечал Булатов.

Вскоре вода иссякла. На дне осталась только мутная жижа.

— Командир приказал подниматься, — сообщили Булатову.

Но он уже не слышал. Он потерял сознание и упал, ударившись головой о стенку.

Его осторожно вытащили наверх, обмыли ему лицо, с трудом сквозь стиснутые зубы влили в рот воды, а он бредил и звал кого-то. Он уже не мог видеть две сигнальные ракеты Джураева, которые взметнулись далеко-далеко над барханами.

Совсем неожиданно для Федора его направили в школу служебного собаководства. Однако, когда он приехал туда, все овчарки были уже закреплены за курсантами. Пожалуй, это и к лучшему. Откомандируют обратно в отряд и, может, назначат в учебный кавэскадрон.

— Вы где работали до призыва в армию, товарищ Стойбеда? — спросил начальник школы.

— На Горьковском автозаводе бетонщиком.

— Ударник… — читая анкету Федора, удовлетворенно сказал начальник. — Хорошая у вас профессия, упорства требует. А до завода работали на конеферме?.. Не боялись лошадей?

— Не боялся, товарищ майор. Я с детства в колхозе при лошадях был.

Федор обрадовался: может быть, и в самом деле удастся перейти в кавэскадрон. Но радость оказалась преждевременной.

— Я вам дам щенка, — сказал начальник, — но предупреждаю: щенок хилый, надо выходить.

Значит, школа. Ну что ж, если оставляют, — видно, так и надо…

Щенок Джек неподвижно лежал в будке и не залаял на Федора, не заворчал, не завилял хвостом. Глаза его слезились.

— Ничего не получится! — посочувствовали курсанты.

Но что же делать? Придется выхаживать этого заморыша.

Так Джек стал предметом постоянных забот и волнений Федора Стойбеды.

— Ты вроде няньки! — смеялись курсанты, глядя, как Федор бережно промывает Джеку глаза, протирает ваткой раковины ушей, расчесывает гребешком шерсть и так старательно чистит ее щеткой, а потом приглаживает суконкой, словно это самое увлекательное занятие.

Хуже всего было то, что Джек оказался бестолковым и неспособным к выполнению самых простых заданий. Другой на месте Федора давно бы вышел из себя, а может, не утерпев, дал бы щенку затрещину, но Федор во всем следовал советам и указаниям инструктора и неукоснительно соблюдал правила дрессировки.