Юван Шесталов - Красная легенда на белом снегу

Рано утром, как и предчувствовал Албин, люди Красного чума, узнав о воровской сделке, которую учинил Налимий Хвост, пустились его догонять, чтобы отобрать у купца наворованное и наказать за устроенную попойку.

Совет, Красный Корень, Журавль и Учитель быстро запрягли несколько оленьих упряжек и помчались вдогон, по свежему следу. В тайге они наткнулись на разобранный чум. У потухающего костра в полузабытьи сидела женщина, прикрывая малицей крошечных детей. Казалось, она совсем замёрзла.

Увидев Учителя, женщина сипло закричала:

— Увезли сына, сына продал муж купцу за водку, спасите Саву! — Она так заплакала, что теперь, кроме слова «Сава», никто ничего не мог разобрать.

— Как это продал? — с возмущением спросил Совет. — Да за такие дела их обоих следует привлечь к суду!

Учитель помог женщине подняться. Её и детей усадили в нарты Журавля и повезли к Красному чуму. Женщина не переставая плакала. В Красном чуме на почётном месте восседал старик Якса. Доктор Ия показывала ему лекарства, объясняла, из чего они сделаны. Говорила о болезнях, при которых они помогают выздороветь. Особенно Яксу заинтересовало лекарство, что вылечило его самого.

Увидев доктора Ию, мама Савы заплакала ещё громче, простёрла руки к выходной двери чума и стала кричать:

— Помогите! Помогите!

— Замолчи, женщина, дай говорить мужчинам! — строго прервал её шаман Якса.

Наступила тишина. Заговорил Журавль:

— Купец Иван выторговал у Албина мальчика за водку, увёз Саву от матери.

— Албин уже второй раз, как бешеная собака, нарушает законы тайги, — начал Якса. — Он украл у соседа оленей, продал свободного манси. Албин заслужил суровой кары… Я сказал!

— Надо как можно скорее спасти мальчика, моего лучшего ученика, — попросил Учитель.

— Куда повёз Налимий Хвост Саву? — спросил Якса у матери.

— Они говорили о Медном городе.

— О Медном городе? — глаза Яксы превратились в щёлки. — Я знаю, где это!

Когда Сава пришёл в себя, было серое морозное утро. Нарты быстро и легко скользили по утрамбованному ветром снегу, постукивая, скрипя полозьями, то бросаясь из стороны в сторону, то падая в рытвины. Эта быстрая, захватывающая дух езда на легконогих оленях, снежная пыль, что вьётся над нартой, сковали ресницы Савы, запорошили лицо, и он, проснувшись, долго не мог как следует раскрыть глаза, рассмотреть окружающее.

Наконец, когда совсем рассвело, он увидел горы. Они, словно белые стены, стояли совсем рядом. Вершины гор курились. Олени отпыхивали целые столбы пара. Рога их заиндевели. И шкура тоже. Целое облако пара двигалось, колыхалось над ними. И казалось, горы играют… Горы… Урал… Для Савы Урал был знакомой с детства сказкой, которую знал, любил всей душой каждый манси. С Урала начинается олений край. На склонах волшебных гор, богатых ягелем, кочевали летом манси. Когда играет большое солнце, на горах прохладно, ущелья украшены орнаментом, остатками зимнего снега, а на самых вершинах ходит ветер, плавают облака. Оленям хорошо — оводы не кусаются, комары и гнус не липнут. А внизу, в зелёной долине, где ощетинился смешанный лес, переходящий на горизонте то в дремучий урман, то в ледяную землю — тундру, летом стоит жара, зудят мириады комаров, духота…

Спасаясь от бича Севера — комариного ада, — оленевод-манси устремляется в горы, как только пахнёт весной, едва только на сумрачном небосклоне проглянет синее небо.

Горы, горы без конца и края. Одни громоздятся острыми пиками, другие выказывают из-за соседей плоские шляпы, третьи плывут вдали, как большие рыбы в синем море. Синь прозрачная пеленает горы. Горы тонут в сини. Травы колышутся под лёгким ветерком, цветы смотрят яркими глазами, мхи стелются под ногами оленей. Счастье оленям бродить по этим склонам. Счастье человеку жить на этих вершинах…

Олень есть — есть мясо, одежда, дом, сытые дети… Олень есть — счастье есть. Вот почему манси любит оленя. Вот почему он летом из глухих урманов своей тайги стремится на вершины.

А в тайге, у берегов рек и озёр остаются лишь те, у кого нет оленей, кто вынужден кормиться рыбой и мясом зверей, подкарауленных на трудной охотничьей тропе. Таких манси больше. Они живут в паулах, в небольших деревянных избушках с тёплым очагом — чувалом. Вместо оленей у них — лодки, лыжи, собаки… И лошади есть у таких манси, и коровы… И всё же и они жаждут встречи с сородичами-оленеводами, которые продают не только вкусное-превкусное оленье мясо, но и шкуры, из которых вся одежда манси, разрисованная орнаментом неповторимой красоты и яркости. В кружеве узоров и линий, в сочетании замысловатых фигур, вышедших из-под рук мастериц, на одеждах опять и опять плывут рога оленей, и волнистые горы, и зубчатый лес…

Зимой горы трещат от мороза. Мороз злится в горах, буран ходит, северный ветер беснуется. Зимой лучше в тайге… Оленеводы-манси гонят свои стада ближе к паулам, с сородичами встречаются, приносят жертвы богам, на священных плясках пляшут, резвятся на медвежьих игрищах, сказки сказывают, песни поют, душу друг другу открывают, про сокровенное говорят, стараясь почувствовать себя людьми большой земли…

Рядом был Урал — мансийский Олимп. Кругом играли на солнце горы. Но Сава ничему не радовался. Он был крепко привязан к нарте…

Отчим продал Саву купцу Ивану.

Купец Иван, как и договорились, преподнёс отчиму за это «огненной воды».

— Будешь делать всё, что прикажет тебе хозяин, — уходя из дома купца Ивана, сказал пьяный отчим.

Купец жил не в чуме под горой, как простые оленеводы, а в доме, который находился в городище.

В городище играло дымками множество чумов. Оно стояло на не очень высокой, но крутой горе. С одной стороны — узкая горная речка, с другой — озеро. И речные и озёрные берега отвесные, скалистые. Над ними нависала стена Уральского хребта. В сторону восхода солнца до самого горизонта раскинулась необозримая мансийская тайга. Верхушки елей как шлемы сказочных богатырей. Шлемами казались и острые гребни гор, тянувшиеся на север. Рядом втиснулись две ровные вершины, одна из которых напоминала бубен. На другой, лысой, стояли три прямоугольных камня. Издали они выглядели настоящими каменными богами. Дальше горы, горы… Саве они казались такими близкими, что ему хотелось помчаться туда со всех ног и сразу вскарабкаться на самую высокую вершину, тающую в облаках. А внизу — речка. Она извивалась, бежала по приполярной тайге и терялась в синевато-белом предгорье.

С городища, приютившегося на ровной площадке, открывался чудный вид на озеро, белевшее между вершинами кедров и елей.