Александр Шишов - Наш Калиныч

— Митингуете! — кричали жандармы.

— Спортивные упражнения. Чистые развлечения, — Калинин указал на турник.

— А это что за люди? — не сходя с лошадей, жандармы указали на Правдина, Леонова и Зайцева, которые стояли за спиной Михаила Ивановича.

— Приглядитесь — узнаете. Все мы тут по одному делу.

— Какие такие дела?

— Ссыльные. В неволе.

— Хорошая неволя — развлекаетесь на турнике.

— А это как придется, дело наше…

— Молчать! — один из жандармов, что постарше, круто развернул лошадь, объехал вокруг избы.

Под окном крикнул:

— Юшкова, явиться в участок к старшему надзирателю. Знаешь? Бывала? Штрафную квитанцию получишь.

Михаил Иванович да и другие ссыльные стали оправдывать свою хозяйку.

— Тут, господа, ничего такого не было и быть не могло. Все мы здесь у Евдокии Родионовны Юшковой столуемся. Сейчас пообедаем и разойдемся.

Жандармы помялись, потоптались, сдерживая лошадей у крыльца избы Юшковой. Больше делать им было нечего, ослабив поводья, отъехали.

Ко времени обеда Евдокия Родионовна, молчаливая, хмурая, накрыла стол и тут же выговорила:

— Не хотела обидеть вас, Михаил Иванович, да приходится. Доброта ваша к моим ребятишкам обернулась бедой. Помимо того что я вызвана к надзирателю, скажу и о другом: шума и гама такого у избы никогда не бывало. Скотина со двора не выходит — боится. Курам пастись негде. Луг весь у двора вытоптан.

Калинин стал ее успокаивать и вину взял на себя.

— К надзирателю я пойду. И штраф заплачу, если взыщут. Если есть за что взыскивать. Не надо им поддаваться.

К надзирателю Евдокия Родионовна не пустила Калинина, приказано было самой Явиться, сама и пошла. Скоро возвратилась взбудораженная. За обедом рассказала:

— Не напрасно двое жандармов мой дом навещали: ищут сбежавшего ссыльного этой неделей.

— Ой, страсти какие! — шутил Калинин.

— Не знаю, как вашему брату, страшно или нет, а нашей сестре живи да дрожи. Вас жалко, и себя загубишь… Шел тот ссыльный с реки с двумя большими рыбинами и попадись на глаза страже. На реку-то в летнее время и в зимнее вам ходить не велено, а он отважился. Привели его к главному. Тот вначале накричал на него, а тут говорит: «Принеси мне». — «А сколь?» — спрашивает. «Да сколь сможешь». Тот ссыльный на другой день принес рыбы-то многонько. Главному понравилось: «Давай еще, давай!» Ссыльный-то и давал. А тут как-то говорит: «Рыба вкуснее озерная. Дозвольте на озере половить?» Соблазн — такое дело, что человека всего может сожрать. Так и вышло. Дозволили на озере. А тут, как он вошел в доверие-то, и нет его, пропал. Вначале думали — утонул. А затем стали думать по-другому — сбежал. Вот как обернулась рыба-то для здешнего начальства. А где тот ссыльный квартировал, хозяина-то вместо него и посадили за решетку.

— Не имеют права! — возражал Калинин.

— Имеют не имеют, а посадили до тех пор, пока не найдется сбежавший. Со мной надзиратель обошелся милостиво. Штрафу не взяли. Только велел сломать турник, и чтобы впредь не было никаких митингов и сборищ.

Двое младших сыновей Юшковой, что один, то и другой, заявили:

— Не дадим турник ломать, не дадим.

Турник перенесли подальше от избы на пустырь и там, не без подсказки Калинина, сделали спортивную площадку, пристроили брусья, кольца и деревянного коня.

На этот раз Михаил Калинин приехал в Верхнюю Троицу из «знаменитой» олонецкой ссылки. У отца и матери была огромная радость. Сестры висли на шее, особенно девятилетняя Параня. Исхудалый, с лица обросший, истосковавшийся по родной земле, он на второй же день вышел с лопатой на огород. Сиял пиджак, оперся на прясло и без устали смотрел в чистое, безоблачное небо.

По весне необычайно хороша с приподнятым правым берегом Медведица. Вот она течет у самых ног, заливая по ту сторону покосы. Тепло ныне наступило рано: на пригреве показалась уже зеленца.

— Ты, братец, подольше побудь за двором, подольше. Грейся там, грейся на солнышке, не мешай нам, — просили сестры.

В доме шла предпасхальная чистка и уборка. С подмостков женщины мыли потолок и стены, скребли их ножами. Вынесли на крыльцо посудницу, стол и тарельницу. Мария Васильевна, мать Михаила, красила яйца в луковой шелухе.

К вечеру, когда в доме все вымытое и высушенное было водворено на свои прежние места, когда перед образами затеплилась лампадка, Мария Васильевна в волнении спросила:

— Ты это, Михаил, куда собираешься?

— Куда все, в Матино, в церковь. А что?

— Не ходил бы.

Марии Васильевне не хотелось отпускать сына вместе с дочерьми. Настрадалась она, ожидая его из Повенца.

Отец вмешался:

— Пускай идет. В церковь — это неплохо. А то сочтут его за антихриста да еще подальше загонят. Россия-матушка велика!..

До Матина идти умеренным шагом — час с минутами, но Михаил растягивал время, обдумывал, что он там сделает? На душе у него было тяжело и неспокойно: пребывание в Повенце, встречи там с другими ссыльными еще раз убеждали в необходимости использовать любые явные и тайные сходки крестьян.

Ночь выдалась тихая, безветренная. Ограда вокруг церкви освещалась горящими плошками и большим костром. Староста прихода, богатый крестьянин села же Матина, Ефим Селезнев, увидев Калинина, поклонился, подумал: «Проняли там, на каторге да в тюрьмах, за бога взялся…»

Только ошибся староста.

В церковной сторожке, как собрался народ, Калинин, поглаживая короткий ус, приноравливаясь к горевшему фитильку, читал газету и рассказывал собравшимся о событиях, которые произошли этой зимой девятого января в Питере. Расстреляна мирная демонстрация рабочих. Убиты сотни ни в чем не повинных людей.

— Господин Калинин, нашли время, чем занять православных, — вмешался в беседу староста Селезнев. — Прошу всех убраться из сторонски. Масло гарное изводите. Кому угодно, проходите в церковь, там читаются страсти господни…

Один из седобородых стариков ответил за всех:

— Неизвестно, где и каких больше страстей за свою жизнь наслушаешься…

Староста побежал сказать о «крамоле» священнику Василию. Но тот только развел руками: в споры и пререкания ему с молодым Калининым лучше не вступать. К тому же пора облачаться к заутрене.

На третий день пасхи в деревню пришел поп Василий с дьячком славить Христа. Тяжелый, обрюзгший, под хмельком, переходил он из дома в дом. И у Калининых в переднем углу перед иконами отслужил молебен, покадил ладаном, покропил и сердито выговорил:

— Иван Калиныч, наказываю тебе приструнить сына Михаила: в светлый христов день я служу во храме, а он в сторожке совращает верующих прихожан.

— Об этом, батюшка, вы сами с ним поговорите. Он у нас не малолеток. Работает в большом городе, впору всего там повидал… — тяжело кашляя, ответил старый Калиныч.