Сергей Ауслендер - Много впереди [Повесть]

Там случилась целая драма. Катина мама не хотела пускать Катю. Колька видел, как жалобно вздрагивали две косички с красными бантиками, уткнувшиеся в забор. Катя плакала криком.

Мама хотела тащить ее за руку, говорила строго:

— Глупая девчонка, иди сейчас же.

Колька важно подошел к Катиной маме.

— Почему вы не хотите ее пускать? Всех детей велено на манифестацию.

Костя авторитетно подтвердил, что такой приказ был от милиции. Катина мама, рыхлая и румяная, посмотрела на них сердито и растерянно.

— Какой такой приказ, такого приказа быть не может, а если свалится и разобьется, она очень глупая.

— Я беру на себя ответственность, — сказал Колька, надув щеки.

Катина мама вдруг засмеялась.

Кольке стало немножко обидно, но он чувствовал, что дело может выгореть, заговорил вежливо, почти просительно.

— Да вы не бойтесь, с нами учительница поедет, Анна Григорьевна. Вон у нас малыши еще гораздо меньше и тоже поедут. Мы ее в самую середину посадим и я смотреть буду.

— А учительница наверное поедет, — спросила Катина мама, как бы колеблясь.

— Право слово — твердил Колька, а Катя, перестав плакать, утирала покрасневший нос и жалобно умоляла:

— Пусти, милая мамочка! Я смирно буду сидеть. А он Мурку спас и Сергея освободил.

Колька густо покраснел, хоть провались на месте, но в это время Анна Григорьевна подошла, и все ребята к ней хлынули, загалдели, затормошились.

— Спасибо, что вы за меня всегда заступаетесь, — сказала Катя и слегка улыбнулась, и взгляд ее от слез еще блестящий был такой ласковый и благодарный.

Катина мама в это время отошла к Анне Григорьевне посоветоваться.

Хотел Колька сказать Кате тоже что-то ласковое, да только засопел от смущения и глаза опустил. А ведь не трусил, никого, даже учителя арифметики не боялся.

Анна Григорьевна сегодня тоже такая нарядная, веселая, красивая, прямо узнать нельзя. Подошла к Кате, погладила но голове, в щеку поцеловала.

— Ах, какие трагедии! Ну ничего, все уладилось.

Колька не знал, чем выразить Анне Григорьевне свою благодарность.

В это время загудел, загромыхал на горке за углом автомобиль.

Ребята завизжали, запрыгали, Анна Григорьевна всех перекричала:

— Смирно, порядок, ребятишки, прежде всего. Стройтесь парами!

Катя бросилась и крепко уцепилась за Колькину руку, будто боялась, что ее оставят. Неловко было немножко с девчонкой в паре стоять, но не погонишь же, да и такая суматоха поднялась, что никто ничего уже больше не замечал.

Автомобиль оказался простым грузовиком без всяких пулеметов и пушек, только с флагами.

Впрочем, разбирать было некогда.

— Ну, сопливая команда, залезай! — скомандовал весело, но не совсем вежливо весь блестевший в черной коже шофер.

По свешенной с автомобиля доске первая ловко поднялась Анна Григорьевна, за ней полезли спотыкаясь, цепляясь друг за друга все ребята. Едва все разместились.

Автомобиль заревел; ребята закричали «ура». Дрогнул, ковырнулся автомобиль, хорошо что упасть некуда — стоят тесно один к другому — завернули за угол, поднялись на гору, выскочили на бульвар и помчались, — только ветер в ушах жужжит, собственного голоса не слышишь, хотя все орут и поют, широко разевая рот.

Катя судорожно уцепилась за Колькин рукав, тоже рот разевает, а когда Колька посмотрит на нее, улыбается ласково и благодарно: косички ее с красными бантиками бьются так смешно от ветра.

Автомобиль гудит, сопит, рычит — все прохожие в сторону шарахаются, и потом смотрят на ребят с любопытством и, как Кольке кажется, с завистью. Колька чувствует такую радость, такую гордость, надо было бы сделать что-то особенное, геройское.

Звенят трамваи, на всех домах колышутся флаги, со встречных автомобилей машут и кричат что-то.

На углу задержались: солдаты шли с музыкой и с флагами.

Другой автомобиль подъехал тоже с ребятами, только наш-то побольше. Поздоровались с чужими ребятами, помахали им шапками, покричали «ура» и разъехались.

А потом въехали в узкий извилистый переулочек. Казалось, и не проехать такой махине. Зафыркал, завертелся автомобиль и так ловко обходил все углы. Вот, вот в стену воткнется, даже страшно, а он на всем ходу избочится и дальше; только в одном месте извозчика чуть не сшиб: дама на извозчике сильно ругалась, зонтиком грозилась, а ребятам только смех, даже Анна Григорьевна рассмеялась.

Колька нагнулся к Кате, спросил заботливо:

— Не зазябла?

— Нисколечко. Ах, как весело! — кричала Катя в самое Колькино ухо, улыбалась не только губами и глазами, а и ленточками и волосами, развевающимися от ветра, и голубеньким платьем, всем улыбалась так радостно и благодарно.

Вырвались на Тверскую: тут не раскатишься: идут и по мостовой и по тротуарам, едут конные, автомобили пыхтят медленно.

— В ряд, товарищи, в ряд, крикнул кто-то с красной перевязью на рукаве, когда удалой шофер попробовал и тут разогнаться.

Ничего не поделаешь, втиснулись в ряды и двинулись шагом. Куда ни поглядишь, и вверх и вниз по улице флаги длинными красными языками облизываются будто дразнят, везде поют с одной стороны:

— Вставай, проклятьем заклейменный, — в другой — Смело, товарищи, в ногу, — шипят автомобили, гремят трубы, и ничего, что разное— выходит дружно и главное весело.

— Аэроплан — крикнул Костя Трунин.

Ребятишки все головы задрали: на голубом небе плавно плывет блестящая птица, дрыгает слегка крылышками, поет песню, будто кузнечик потрескивает.

— Вот бы на аэроплане, — загорелся Колька, заволновался, задергался, а Катя испуганно прижалась к его руке.

— Нет, страшно, и мама не позволит, — подумала и добавила: — А с вами и не страшно бы.

Докатились, наконец, и до площади. Площадь огромная — конца-края не видно, но народу такая куча, что еще теснее, чем на Тверской, не провернешься никак, и со всех сторон новые и новые напирают.

— Детские автомобили вперед пропустить, — передавалось откуда-то издалека приказание от одного к другому.

Засвистел автомобиль пронзительно, Соловью-разбойнику впору, и стал вперед продираться. Народ ругался, а пропускал, ребята чувствовали себя такими важными, важными, даже малыши смотрели вниз на бородатых рабочих снисходительно.

Толкались, толкались, наконец, выбрались на середину к самому помосту: тут еще множество автомобилей с ребятами стояло, к ним и завернули, на самый перед выпятились и встали.

— Приехали, баста, — сказал шофер, ручку отвернул и слез, пошел курить к соседнему автомобилю.

В это время музыка загремела, загрохотала, а народ шел рядами мимо помоста и ребячьих автомобилей.