Иван Падерин - Сквозь огонь

Костя подержал в руке гранату: уж больно сильный соблазн быть хозяином ее — она ловко лежит в ладони, можно кинуть далеко.

— Давай попробуем, кто дальше, — предложил он Ване.

— Что ты, это же боевая, и если кто увидит, знаешь, что нам за это будет.

— Понятно. Значит, ты эти гранаты стащил?

— Ну хотя бы так… Иди доложи своему дяде Володе.

— Я не такой, как ты думаешь, — ответил Костя и, повременив, спросил: — А зачем ты их взял?

Ваня отвел Костю в угол и шепотом под честное слово сообщил:

— Сегодня наши наступают. Понял? Вот и мы с тобой пойдем. Эх, и дадим фашистам жару! Пойдешь? Петьку я не беру, он хилый и трус. Ну?

Костя долго колебался и вдруг спросил:

— А командир полка и Александр Иванович разрешат? Если разрешат, пойдем.

Вопрос этот привел Ваню в смятение, но ответил он спокойно:

— А что спрашивать, когда все идут.

— Нет, без разрешения я не пойду. Давай спросим — и тогда вместе, — предложил Костя.

Ваня в раздражении махнул рукой и пошел.

— Ваня, постой, — остановил его Костя.

— Ну?

— Не ходи!

Костя взял друга за руку, но тот хмуро оттолкнул его.

И вот он уже в воронке, на рубеже атаки. Сюда он проскочил в тот самый момент, когда штурмовые группы полка начали выдвигаться вслед за саперами и внимание их, как и командиров, наблюдавших за полем боя, было обращено на высоту, на вражеские укрепления, которые предстояло штурмовать.

По расчетам Вани, артподготовка переднего края противника должна была продолжаться не меньше получаса, затем артиллеристы перенесут огонь в глубь обороны врага, и наши пехотинцы, не отставая от огневого вала, начнут захватывать одну траншею за другой. Все это Ваня подслушал в пулеметной роте, у своих друзей. Однако и пяти минут не прошло, как взрывы снарядов, падающих неподалеку от воронки, прекратились и, как определил Ваня, огневой вал откатился вдаль.

«Фу, черт! — заторопился Ваня. — Так и все можно прозевать», — и, выскочив из воронки, бросился вперед. В руках у него были две гранаты. Не видя перед собой ни цели, ни людей (над полем уже кружила густая метель), Ваня бежал на заминированный участок…

Запыхавшийся Фомин ворвался в трансформаторную и, не веря своим глазам, остановился у порога. Сюда он прибежал, чтобы убедиться в том, что все дети на месте, что генералу, должно быть, померещилось и напрасно он волнуется.

Столь внезапное появление возбужденного Фомина насторожило ребят.

— Александр Иванович, что с вами? — спросила Лиза, глядя на его побледневшее лицо.

Сию же секунду к нему подбежали Гира и Петя. Заглядывая ему в глаза, ребята не могли понять, почему он молчит: они привыкли видеть Александра Ивановича жизнерадостным и разговорчивым. Сейчас на его лице выступили темные пятна, лицо судорожно передергивалось, и наконец он вымолвил:

— Костя, где Ваня?

Костя, стоявший у своей рации, не поднимая глаз, виновато ответил:

— Ушел наступать…

— А почему ты мне об этом не сказал?! — кинулась к нему Лиза.

— Потому… не обязан.

— Как не обязан? — спросил Фомин.

— Он меня звал… а я…

— Выдать побоялся, — сердито упрекнула Костю Лиза.

Фомин, не сказав ни слова, круто повернулся и вышел.

Ребята долго стояли молча, глядя на прикрытую дверь.

К вечеру им стало известно, что Ваню принесли в санитарную роту. Он подорвался на противопехотной мине. Саперы, бросившиеся за Ваней, когда временно была прекращена артподготовка, не успели преградить ему путь. Догонявший Ваню боец тоже наскочил на мину и погиб.

Ребята пришли в санитарную роту к Ване.

Он еще был жив, но не приходил в сознание. Он весь был искалечен.

— Ваня, Ваня… — со слезами на глазах повторял Костя, стоя у койки умирающего друга.

…Вскоре стало известно о том, что войска Сталинградского и Донского фронтов соединились в районе Калача и огромная гитлеровская армия, наступавшая на Сталинград, оказалась в окружении. В эти дни полк Титова готовился к выполнению новых задач — к большому наступлению для разгрома окруженных немецко-фашистских войск. Много неотложных и больших дел было в эти дни у Титова и Пожарского, но они встретились, чтобы решить дальнейшую судьбу Кости, Пети, Лизы и Гиры.

— Прежде всего, — пошутил Пожарский, — надо послушать главкома и стратега детских душ. — И тут же, обращаясь к Фомину, сказал: — В этом деле решающее слово за тобой, товарищ педагог.

Александр Иванович, не задумываясь, ответил:

— О чем можно говорить? Об усыновлении? Но война еще не окончена, может случиться, что они снова осиротеют…

Пожарский и Титов переглянулись, не зная, что сказать. И тогда Фомин серьезно уже проговорил:

— У них нет родителей, но есть Родина, есть детские дома, школы. Они пойдут учиться… Прошу подписать направление… — Он положил перед генералом список, в котором значилось: «Костя Пургин, Лиза Пескова, Гира Шарахудинова, Петя Чернов сего числа 26 ноября 1942 года направляются в детский дом».

На опаленной земле выросли новые сады. Не первый год с них снимают обильные урожаи плодов.

Там, где когда-то бушевали вихри свинца и металла, теперь шла мирная жизнь. Над возрожденным парком заводского района кружили голуби. Снизившись, они пронеслись над аллеями и, чуть не задевая крыльями верхушки кустов, направились к большому зданию, расположенному на окраине парка. Там они веером спустились на землю.

В школьном садике, возле клумбы, на скамейке отдыхал Фомин. Голуби важно прохаживались между клумбами, все ближе и ближе подходили к скамейке. Заглядывая в глаза седоволосому человеку, у которого на груди отсвечивали три ряда орденских колодок, голуби окончательно осмелели. Они привыкли к нему. Их даже не смущала палка-костыль с черным резиновым наконечником.

В открытом окне учительской показалась девушка в белой кофточке.

— Александр Иванович, вам телеграмма!

Александр Иванович встрепенулся. Встав, он забыл о протезе и чуть не упал, но, не отрывая глаз от окна, привычным движением потянулся к костылю. И как назло костыль не попался под руку. В спешке всегда бывает так. Костыль скользнул по скамейке, упал. Голуби, отбежав в сторону, насторожились.

— Александр Иванович! — снова послышался голос девушки. Она уже успела выбежать из учительской, пронеслась как вихрь между клумбами и, сдерживая дыхание, подала телеграмму:

— Из Саратова!

Это была Лиза. Та самая маленькая Лиза, что во время боев в Сталинграде жила в погребе. Сейчас она работала в школе преподавателем географии.

Лиза часто вспоминала о Косте. Хотелось увидеть его, поговорить о былом, вспомнить первую встречу… Она часто спрашивала Александра Ивановича о Косте, но Костя последний год редко писал, то ли зазнался — стал мастером токарного цеха, — то ли был занят и начал забывать своих друзей. При этой мысли ей было обидно не столько за себя, сколько за Александра Ивановича.