Николай Глебов - Карабарчик [Повесть]

Было слышно, как по двору быстро прошел с фонарем в руке Евстигней, должно быть, направляясь к избе Чугунного.

Вскоре огонек замелькал возле коровника. Затем послышался голос хозяина:

- Куда он, бродяга, девался?

Свет фонаря упал в угол скотного двора, перекинулся в другой.

Кирик лежал не шевелясь. Через несколько минут раздались удаляющиеся шаги и грязная брань хозяина. Прогремела цепью собака, и все стихло. Кирик забрался глубже в солому и задремал.

Разбудил его крик петухов. Ежась от холода, он поднялся на ноги. Куда идти? В Тюдралу к Яньке нельзя - хозяин непременно найдет. Лучше в тайгу - там можно встретить чье-нибудь жилье.

Кирик вспомнил, что Степка прятал лыжи под крыльцо, и прокрался к хозяйскому дому. Действительно, лыжи были на месте, и Кирик осторожно потянул их к себе.

«Нужно выбираться задами, через скотный двор - тогда не скоро заметят», - подумал мальчик.

Поднявшись на крышу коровника, где было сложено сено, Кирик скатился в мягкий сугроб и ощупью направился вдоль стены.

Мальчик прополз несколько метров и стал на лыжи. Перед ним темнела тайга. Он пошел торопливо, отдаляясь все больше и больше от заимки. Наступал рассвет - серый, неласковый. В его сумраке Кирик натыкался то на кустарник, то на старый бурелом, оголенные ветви которого торчали из-под снега. Когда скупое зимнее солнце поднялось над тайгой, мальчик выбрал место под пихтой и снял лыжи. Отдохнув, пошел дальше. В полдень он поднялся на перевал в надежде увидеть где-нибудь дымок, но все было покрыто снегом, и ничто не напоминало о близком жилье человека.

Кирику стало страшно одному в холодном безмолвии леса, и он хотел было повернуть обратно, но, представив себе, что ждет его у Зотникова, зашагал еще быстрее вперед.

К вечеру, спустившись с перевала, мальчик наткнулся на лыжный след. Но человек, видимо, прошел здесь давно - это было заметно по завьюженной лыжне. Не спуская с нее глаз, Кирик прибавил шагу. В сумерках остановился на опушке широкой поляны, наломал сухих веток и пошарил по карманам в поисках спичек. Коробки не было… Ночь тянулась томительно долго. Мучил голод.

«Только бы не уснуть!» - думал он и, чтобы прогнать дремоту, садился, вставал, ломал на мелкие части хворост.

Перед утром подул ветер. Под его напором качались голые верхушки деревьев, и с нижних ветвей комьями падал снег. Мороз крепчал. Голова Кирика клонилась все ниже и ниже. Выглянуло солнце. Мальчик открыл отяжелевшие веки и увидел рядом с собой небольшую ель, осыпанную изумрудами блестящих снежинок. Где он видел ее раньше? В доме Зотникова?

Ему казалось, что под елью стоит и тот старик в белом тулупе, в корзине у которого была чудесная лошадка.

Потом почудилось, что где-то недалеко хихикнул противный писарь и повертел перед глазами конфеткой.

Вдруг чья-то сильная рука подмяла мальчика на ноги. Напрягая силы, Кирик открыл глаза: перед ним стоял незнакомый охотник, возле вертелась небольшая собака из породы сибирских лаек.

- Ну, малыш, тебе повезло! - сказал охотник по-алтайски. - Если бы не моя собака, замерзать бы тебе в тайге… Правда, Мойнок? - обратился незнакомец к собаке.

Пес ласково вильнул хвостом.

Человек, нашедший Кирика, был молодой охотник Темир.

- Как тебя зовут?

- Карабарчик.

- О, Скворец! Как же ты сюда попал?

Кирик рассказал историю с конем, рассказал и про свое бегство с заимки Зотникова.

- Этого богача я знаю… - Брови охотника сдвинулись. - Он друг кривого Яжная и Кульджинова - двух пауков Теньгинской долины.

Темир развел костер, вскипятил чай. Достал из сумки копченый сыр и подал Кирику.

- Ешь и ложись спать, - сказал он. - Завтра утром пойдем на наше стойбище в Мендур-Сокон к дедушке Мундусу.

Наломав веток, охотник устроил Кирику постель и улегся рядом с ним у огня…

На стойбище пришли на следующий день к вечеру.

- Живого скворца под пихтой нашел, вот он! - Молодой охотник подтолкнул Кирика к старику, сидевшему у огня.

- Однако, алтайский мальчик, - подслеповатые глаза Мундуса уставились на Кирика. - Чей ты?

- У него родных нет. Жил у русского заимщика Зотникова, друга Яжная и Кульджинова.

- У Евстигнейки? - И, как бы отвечая на свой вопрос, Мундус добавил: - Шибко худой человек, черное сердце у него. Яжнай худой, Кульджинов худой. Садись к огню. - Старик указал на место рядом с собой. - Сейчас кушать будем… Темир, - обратился он к сыну, - налей парнишке чегеня [8] Чегень - квашеное молоко. . Пускай пьет. Ишь, какой тощий! - Он сочувственно похлопал Кирика по сухим лопаткам.

Вечером в аил Мундуса собрался народ. Пришли слепой Барамай с внуком, Амыр с сыном, горбатый Кичиней и другие.

Мундус закурил трубку и передал ее соседу. Тот, сделав затяжку, протянул ее второму, и, когда трубка обошла мужчин и вернулась к хозяину, начался разговор.

- Ну, как белковал? - спросил Темира маленький Кичиней.

- Хорошо, - ответил охотник. - Скворца нашел.

- Это зимой-то? - Повернувшись к говорившему, слепой Барамай недоверчиво покачал головой.

Темир подвел Кирика к старику:

- Убедись.

Барамай ощупал мальчика, спросил, как зовут.

- Карабарчик, - ответил тот.

- Однако, на Алтае скоро будет весна, - старик многозначительно улыбнулся. - В тайге появились молодые скворцы.

- Скоро будет весна, - повторил за ним Амыр. - Скоро! - тряхнул он уверенно головой.

Мундус поднялся от костра, горевшего посредине жилища, и, взяв топшур [9] Топшур - национальный музыкальный инструмент, наподобие домбры. , тронул струны.

В аиле раздалась песня:

Печально звенели струны топшура, и, вторя им, рыдающим голосом пел старый Мундус:

Певец умолк. В аиле стояла тишина, нарушаемая лишь треском горящих дров, и, казалось, дым от костра, медленно клубясь, выносил с собой к темному небу отзвуки скорбной песни.

Первым прервал молчание молодой охотник Амат:

- Кам [12] Кам, или шаман, - колдун, знахарь. Каакаш велел привести к нему белую кобылицу, а то злой дух пошлет на наше стойбище несчастье.