Видое Подгорец - Цветы на пепелище

Грустная это была разлука — разлука с цыганской жизнью, с детством.

С тех пор как я себя помню, жил я с этими людьми, и все они, конечно, были дороги и близки мне. Другой жизни я и не знал.

Все радости и горести, все хорошие и плохие дни я пережил вместе с ними, все счастливые и грустные минуты делил с ними.

А сейчас куда?

Опять что-то новое…

Во мне еще звучали слова папаши Мулона: «А ты еще в самом начале пути».

Все пришли проводить меня. Насиха заливалась слезами. Глядя на ее искренне огорченную рожицу, я подумал:

«Если и была у меня когда-нибудь сестра, так это ты, Насиха. И ты всегда будешь мне сестрой. До свидания!»

Рапуш, безмолвный и торжественный, будто на празднике, стоял в сторонке.

«А ты был моим братом и останешься им до конца моих дней. До свидания, Рапуш!»

Я уж и не помню, что говорили они мне в момент расставания. А может, ничего и не говорили?..

Мы двинулись по дороге, и, прежде чем накрыла меня густая тень деревьев, я услышал, как под утренним солнцем льются грустные звуки скрипки. Это играл Рапуш.

Я, белый цыганенок, навсегда покинул свой убогий шалаш под старым явором, навсегда расстался с белыми дорогами под звездным небом. Там, на этих дорогах, я оставил свое детство.

Чем ближе подходил день моего отъезда, тем больше росло во мне сопротивление, в душе поднимался какой-то непонятный бунт. Все четырнадцать лет, прожитые мною здесь, все красоты золотой осени, которыми я неизменно любовался в родной долине, казалось, протестовали против моей разлуки с ней. Откуда-то из самой глубины сердца поднимался плач и, не находя себе выхода ни в слезах, ни в стонах, болезненно сжимал грудь. Невидимые, но прочные нити связывали меня с каждой тропинкой, с каждой дорожкой. Нелегко мне было расстаться с нашей речкой, повернуться спиной к садам, лугам, виноградникам, целым лесам ореховых деревьев, ручейкам, что текли у подножия красивой горы. Я слился с ними воедино, стал их частицей, как листок, как травинка, как беззаботно порхающая птица. И когда я думал, что должен все это оставить, куда-то уехать, мне казалось, что от меня отрывают что-то самое близкое, самое дорогое. Вероятно, такое же чувство испытывает дерево, которое пересаживают на новое место, неосторожно кроша и разрывая его крохотные, почти невидимые глазу корешки. Ведь это с их помощью оно впитывало соки родной земли, росло, цвело, радовалось жизни.

Прежде мне и самому приходилось бороться с искушением куда-нибудь уехать. Бывало, пасу я овец на одном из холмов, сяду, посмотрю на дорогу, которая уходит вдаль, на северо-запад через горы и долины, в далекий неведомый мир, и задаюсь вопросом: куда она ведет? А что, если я пойду по ней? Не поглотит ли меня навсегда тот голубоватый туман, что стелется вдали? В голове у меня возникали вопросы, на которые сам я был не в силах ответить и никогда не задавал их тем, кто бы мог это сделать.

Что там, за горами? — спрашивал я себя. Каков этот мир, пересеченный реками и железными дорогами, с многочисленными городами и синими озерами, о которых я слыхал от крестьян, возвращавшихся домой после прохождения службы в армии? Так ли он велик, что человек может затеряться в нем и бесследно исчезнуть?

Он казался мне чужим, далеким и загадочным, он пугал и вместе с тем манил меня своей таинственностью.

В эти часы, когда я в тишине одиноко брел за овцами, я был настоящим путешественником, жаждущим открыть новые чудесные далекие края. Но это было лишь в мечтах, порожденных богатым детским воображением, на крыльях которого я летал.

Зато теперь, когда передо мной появилась возможность действительно уехать, все это произошло так неожиданно, что я даже испугался.

Был светлый сентябрьский день, солнечный и чистый, как слеза, я бродил по садам, раскинувшимся вокруг села, и, полный тревоги, как птица перед перелетом, изо всех сил старался не думать о своем отъезде. Но мысль эта заполнила меня целиком, она не давала ни минуты покоя, отдаваясь болью в каждом биении моего сердца, которое стучало как часы и, казалось, дробило время на мелкие, острые иголки. Эти иголки вонзались мне в грудь, и в каждом их уколе мне слышалось: «Прощай… прощай… прощай…»

Леса вокруг горели ярким пламенем. Легкий ветерок доносил из садов аромат зрелых плодов; порой он был настолько густым, что переполнял мне грудь и становилось тяжело дышать. Эта осень, вероятно самая замечательная в моей жизни, представала предо мной во всей своей роскошной зрелой красе. Не владея даром человеческой речи, она говорила со мной волшебной, выразительной силой искусства, раскрывала свои тайны, внушала любовь к земле и деревьям, приказывала: «Не уезжай отсюда, мой пастушок, никогда меня не покидай! Смотри, какая я щедрая, буйная, как отражаюсь в зеркалах твоих глаз».

Когда отправляли в город мои документы с просьбой принять меня в среднюю школу, у меня и в мыслях не было, что это может случиться. Боже упаси, для меня это была просто игра, в которой я принимал отдаленное участие… И такого результата этой игры я, признаюсь, не ожидал. Неужели так быстро промчалось столь длинное цветущее теплое лето?

Для маленькой, затерянной в горах деревни это было крупным событием. За одну ночь я вырос в глазах всех ее жителей. Соседи по-разному откликнулись на такое «событие», а дома уже за неделю начались приготовления. Правда, готовить было почти что нечего — так бедно мы жили… Только глаза моей матери стали влажными, и в них появился тревожный блеск, а отец еще больше согнулся под бременем забот: где достать денег, чтобы отправить меня в город? Однако я мало разбирался во всем том, что происходило: в голове моей был сплошной туман, и я не отдавал себе отчета, куда меня забросит судьба и что мне готовит следующее утро. При мысли о том, что скоро мне придется отправиться в большой город и стать там учеником педагогического училища, я испытывал одновременно и страх и гордость. Но гордость моя быстро улетучилась, а страх остался, тесня и сжимая грудь. Что ждет меня там, вдали от родного края? Каков он, этот неизвестный мир, чужбина?

Хотя мое детство в деревне было детством ребенка из бедняцкой семьи — первую половину дня я учился в школе, вторую — пас овец, — здесь я испытывал чувство безопасности. Нужда, тяжелые заботы о существовании еще не ложились на мои плечи: со мною были отец и мать.