Майкл Морпурго - Рожденный бежать

– Мама не стала бы мне врать, – сказала Бекки Ясноглазому. – Значит, всё будет так, как она говорит. Альфи пристроят в хорошие руки. У Альфи всё будет хорошо. Я уверена.

Только тогда Ясноглазый поднял голову и посмотрел на неё, и Бекки стало очевидно, что он ей ни на грош не верит и знает что-то, чего не знает она, что-то немыслимо страшное – и отчаянно старается донести это до неё. Она посмотрела ему в глаза – и вдруг всё поняла. «Я буду следующим, – говорил он ей. – Я не могу бегать без Альфи, а если не смогу бегать – перестану побеждать. А как только я перестану побеждать, меня увезут, как Альфи».

Бекки обхватила его руками и расплакалась.

– Я ни за что не отдам тебя, ни за что! Честное слово, не отдам! Честное слово! – Она уткнулась в шею Ясноглазого и нежно покачивала его. – Мы всегда будем вместе. Что бы ни случилось. Что бы ни случилось…

Бекки совсем не хотела возвращаться с пустоши и решила ускакать далеко-далеко и пробыть здесь до самых сумерек. Прежде чем уехать с Хай-Мур, она вслух попрощалась с папой, как всегда. В тот день она скакала куда глаза глядят, ей было всё равно. Лишь бы ехать. Из озерца на Хай-Мур по крутому склону стекал ручеёк, и Бекки с Ясноглазым вдоль него вышли на каменистую тропинку, которая вела мимо кряжистых дубов в сырую долину, где среди болот виднелись валуны, и наконец очутились на узком просёлке, по обе стороны от которого тянулись камыши.

Теперь Бекки различала вдали полуразрушенную ферму, мрачное, унылое место, где над полями повис туман – точь-в-точь завеса страшной тайны. На вид ферма была заброшена. Бекки сильно сомневалась, стоит ли туда заезжать, но тут увидела вьющийся над трубой дымок. Потом до неё донеслись звуки радио. Бекки стало интересно, хотя было по-прежнему страшновато; она направила Рыжего через поле, где там и сям ржавели давно забытые сеялки и косилки. А ещё в поле было полно ворон, целая стая, и все молча провожали Бекки взглядом.

Бекки никого не видела, но чувствовала, что в этом всеми оставленном месте таится опасность, и Ясноглазый это тоже чувствовал. Он напрягся всем телом и насторожил уши. И тут Бекки увидела перед домом «лендровер» – обшарпанный серый лендровер, точно такой же, на каком увозили собак, точно такой же, на каком вчера увезли Альфи. За домом раздался выстрел. Вороны взмыли в туман и с сиплым карканьем разлетелись кто куда. Рыжий шарахнулся, встал на дыбы, но Бекки удержалась в седле. Спешилась, погладила Рыжему нос, зашептала успокоительные слова.

Ясноглазый глухо зарычал. Он первым заметил того человека. Тот вышел из-за дома, насвистывая на ходу. Он катил тачку. На нём была та же кепка и тот же синий комбинезон. Тут Бекки отчётливо увидела, что лежит в тачке. Мёртвый грейхаунд. Чёрно-белый. Альфи. Это был Альфи. У Бекки загрохотало в ушах. Она с трудом сдерживала рвущийся из груди крик – и смотрела, как тот человек катит тачку в поле. Там она увидела кучу свежевырытой земли с воткнутой лопатой. За этой могилой виднелось множество холмиков: некоторые были совсем новые, земляные, но по большей части они успели порасти травой.

Бекки смотрела на это жуткое кладбище, смотрела, как Альфи вываливают из тачки в могилу, и сердце у неё сжималось от страшного горя и лютого гнева. Потом она повернулась, беззвучно заплакала и побрела прочь. Она чувствовала рядом Ясноглазого, чувствовала, как он тычется мордой ей в ногу. Достаточно было обменяться с ним одним взглядом, чтобы понять, что он всё видел и всё понял. Не прошло и минуты, как Бекки приняла окончательное решение и составила план.

Она не спеша вернулась домой по сумеречной пустоши. Ненадолго остановилась у своего валуна на Хай-Мур – отчасти чтобы оттянуть возвращение на ферму, отчасти чтобы попрощаться с папой, рассказать ему, что она собирается делать.

– Папа, я ещё вернусь, честное слово, – сказала она перед уходом. – Но когда именно, пока не знаю.

Дома она отвела Рыжего в стойло, накормила и попрощалась с ним навсегда. Запустила Ясноглазого в будку, поставила ему миску с кормом.

– Я скоро, – прошептала она, вставая. – А потом мы с тобой уйдём отсюда навсегда. Я понимаю, тебе не хочется, но всё-таки поешь. Тебе нужно.

Крейг с мамой сидели в гостиной, смотрели телевизор. Чтобы не встречаться с ними, Бекки вошла с заднего хода и поднялась по лестнице в свою комнату, села там на кровать и написала прощальное письмо. Она старалась, чтобы вышло покороче.

Дорогая мама!

Я ухожу и забираю Ясноглазого. Я не знаю куда, лишь бы подальше. Я понимаю, что ты не виновата, но ты пообещала мне, что за Альфи будут ухаживать. Так он сказал тебе. Так он сказал мне. Я даже имени его не пишу, так я его ненавижу. Иногда я и тебя ненавижу, мама, потому что ты встаёшь на его сторону, потому что не смеешь ему возражать, даже когда он смешивает папу с грязью, а ещё потому, что ты не уходишь от него, хотя знаешь, что он чудовище, и я просто не могу этого понять.

Я хочу рассказать тебе, что видела сегодня, но не могу написать – слишком хорошо это помню. Просто передай ему, что я знаю, что на самом деле произошло с Альфи и со всеми собаками, которых он отсылает: я это видела своими глазами. И не допущу, чтобы то же самое сделали с Ясноглазым. Когда-нибудь даже Ясноглазый начнёт проигрывать или сломает ногу, как Альфи, и не сможет больше выступать. И тогда он поступит с Ясноглазым так же, как и со всеми остальными. Поэтому я забираю Ясноглазого, пока его не забрал «лендровер». Обо мне не беспокойся. Мы с Ясноглазым не дадим друг другу пропасть.

Мама, я тебя люблю, но жить с ним под одной крышей больше не могу.

Бекки

Она сложила письмо и сунула под подушку. Вскоре мама позвала её ужинать. Бекки пошла: не хотела вызывать подозрений и вообще проголодалась, а ещё не знала, когда удастся поесть в следующий раз. На Крейга она старалась не смотреть, но всё же один раз встретилась с ним взглядом – и тогда уж не опустила головы и постаралась показать, как она его презирает и ненавидит. За всё время, пока они ужинали, Бекки не проронила ни слова, а потом как можно скорее убежала к себе наверх. Когда мама зашла пожелать ей спокойной ночи, она притворилась спящей. На дне шкафа был спрятан сложенный рюкзак, а под кроватью – одежда, в которой Бекки собиралась убежать ночью.

Ждать пришлось долго. Надо было убедиться, что и мама, и Крейг крепко спят, и только тогда уходить. Потом Бекки наконец встала и на цыпочках спустилась по лестнице. К ночи поднялся порывистый ветер, да такой, что весь дом дрожал и окна и двери тряслись, поэтому, даже если Бекки и пошумит немного, никто не обратит внимания. Она тихонько выскользнула наружу. Ночь была ясная, лунная. Перебежав через двор, Бекки зашептала собакам, чтобы признали в ней свою. Не хватало ещё, чтобы они подняли лай. Они только коротко поскуливали, когда она выводила Ясноглазого, – и всё. Бекки надела на него попонку и со всех ног побежала прочь по дороге, а Ясноглазый следовал за ней по пятам. На гребне холма она остановилась и бросила последний взгляд на ферму внизу. «Прости, мама», – выдохнула она. Поправила рюкзак и зашагала по дороге, которая уведёт её в дальние края. А куда именно, Бекки себе не представляла.