Макс Бременер - Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

А его жена улыбнулась чуть-чуть, и такой горькой улыбкой, точно сообразила вдруг, как нелепо теперь упоминать о долголетии… Бомбы, снаряды, мины взрывались в эту минуту на нашей земле - каждый молча понимал это.

Да, многое в мире противостояло сегодня доброй силе мечниковской простокваши, и все-таки очень приятно было отправлять ложечкой в рот маленькие холодные кисловатые глыбы…

- Один военный, хороший знакомый нашей семьи, - сказала Рита, обращаясь к жене Леонида Витальевича, и Воля понял, что речь идет об Алином лейтенанте, - считает даже очень вероятным, что Гитлер применит газы. Причем в широком масштабе, представляете себе?!

- По-моему, это будет самое ужасное, что можно себе представить! - проговорила жена Леонида Витальевича. - Не знаю почему, смерть от бомбы страшит меня гораздо меньше… Между нами говоря, на противогазы я не возлагаю больших надежд. И мысль о том, что… - На миг она прикрыла глаза и слегка покачала головой. - Нет, я бы уж без колебаний предпочла…

- Начинается разговор о легких смертях! Римма Ильинична возвращается к неизменной своей теме, - перебил Леонид Витальевич оживленно, с нотками не то веселья, не то, пожалуй, раздражения. - Многое тут ясно и непреложно: в мирное время самая желанная смерть - от разрыва сердца, но никак не от долгой болезни, не от крушения на железной дороге и не от руки грабителя. В военное время самая предпочтительная смерть, оказывается, от разрыва бомбы… Не так ли?

Римма Ильинична мягко кивнула. И во взгляде ее отражались мягкость, снисходительность. Это была снисходительность к раздражению мужа, его резкости, которую она понимала, и в то же время это была снисходительность к своей слабости, которую она также понимала и находила простительной. А на лице Риты написано было - и притом, казалось Воле, очень разборчиво - нечто иное: спокойная, немножко небрежная женская уверенность в том, что к мужчине нужен «подход», и подход этот состоит сейчас в том, чтобы ему не перечить…

- Не будем выбирать себе смерть по вкусу - это, кстати, редко кому удается! - продолжал Леонид Витальевич. - Давайте лучше… Воля, вы обратили внимание на мои рисунки? - круто переменил он разговор. - Нравятся вам?.. Я спрашиваю не о самих рисунках - это было бы, наверно, нескромно, - а о том, что нарисовано: об этих зданиях… из дерева и камня, - медленно докончил он.

Воля поднял глаза и на стене веранды увидел несколько карандашных рисунков: собор с луковками куполов, отдельно ворота в ограде собора с башней над этими воротами, монастырь у кромки спокойной озерной воды, невысокую белую церковь в легких, как от дымка на ветру, тенях…

Под рисунками было от руки написано: «XV в.», «вторая половина XVI в.», «XVII в.» или «1670 г.», и, странно, это мешало Воле разглядывать их. Казалось, даты проставлены затем, чтобы он затвердил их, вызубрил. И, как страницы учебника истории, пестревшие датами, рисунки не могли уже доставить удовольствия, а требовали усилия.

Леонид Витальевич тронул Волю за локоть и повел его в комнату. И тут по обе стороны камина висели рисунки и фотографии. Они остановились перед той, на которой не стояло никакой даты.

- Вы видите это впервые?.. - спросил Леонид Витальевич с острым интересом.

Да. Он впервые видел эти стены с бойницами и угловую сторожевую башню с острым верхом, и пятиглавия церквей за стенами, распространявшие сияние, и белые облака над крестами и башнями; но, главное, тоже впервые он почувствовал глубокую старину - великую удаленность от себя во Времени этих стен, башен, медленных облаков над ними, неба в разрывах между облаками…

- Кремль в Ростове Великом… Красиво, по-вашему? - пытливо спросил Леонид Витальевич.

Красиво ли?.. Он просто не знал. Он мечтал стать архитектором и даже готовил себя исподволь к этому. Его восхищали станции Московского метро, проект Дворца Советов, дома на улице Горького, бывшей Тверской. Величие и красота Нового Мира воплотились в них, казалось ему. Этим же волновал его облик Московского Кремля, точно тот и построен был специально затем, чтобы стать Штабом Революции, и облик Красной площади, созданной - это как-то само собой разумелось для него - затем, чтобы на ней проходили смотры боевых сил Нового Мира…

Ростовский Кремль… Ровно ничего не было для Воли с ним связано.

- А я собирался там со всеми вами побывать, - проговорил Леонид Витальевич, стоя перед фотографией Ростова Великого, каким он открывался взгляду с озера Неро. - И в Угличе, и в Суздале… Да… - Голос у него был такой, точно он говорил о том, чему никогда уже не суждено сбыться. - Хотелось мне, чтобы эта красота не была вам безразлична…

Они вернулись на веранду, когда Римма Ильинична говорила Рите, как бы ища у нее поддержки:

- …и я - против, потому что это будет иметь лишь символический, но вовсе не практический смысл, понимаете?..

- А сколько замечательных поступков в истории имело, увы, лишь символический смысл, - что же, не стоило их совершать?! - отозвался Леонид Витальевич, не осведомляясь, о чем именно шла речь раньше.

Когда спустя полчаса Воля и Рита шли от Леонида Витальевича к школе, на улицах уже расклеен был рядом с мирными воскресными газетами напечатанный в городской типографии текст речи Молотова. Люди всматривались в слова о чрезвычайном - о войне, недавно услышанные, напечатанные теперь знакомым, привычным глазу шрифтом…

- Знаешь, Леонид Витальевич хочет записаться в армию добровольцем, а он уже старый, и Римма Ильинична говорит, нам нужно повлиять на него, - горячо заговорила вдруг Рита. - Потому что на фронте от него какой же толк?.. Ну, практически, понимаешь, он ведь…

- И практически, и символически! - небрежно перебил Воля и усмехнулся, вспомнив обрывок недавнего разговора. - Ну какое это будет иметь значение? - вдруг спросил он с превосходством и снисходительностью юного ворошиловского стрелка, заслуженного значкиста, - Слушай, о чем тут рассуждать?..

- А что будет иметь значение? - спросила Рита заносчиво и, однако, немного растерянно.

Воля пожал плечами, давая понять, что ответ должен бы ей быть ясен, и в то же время соображая, что сказать… Тут взгляд его остановился на рекламном щите кинотеатра «Гигант», прислоненном к парковой ограде.

- Вечером увидишь. Мы же вечером - я не говорил? - в кино с тобой идем, - сказал Воля, и, как всегда, ему на мгновение стало тревожно: «Вдруг откажется?»

- А на что? - спросила Рита тоже как всегда. - На какую картину?

Воля жестом указал ей на плакат. Огромными, сыроватыми еще кое-где буквами на нем было оттиснуто: «Если завтра война…» Но война была уже сегодня…

До войны Воля не сомневался в том, что, если война начнется, в ход сейчас же будут пущены советские военные изобретения - те, что хранили в строжайшем секрете, те, за которыми тщетно охотились вражеские шпионы, - и это быстро ошеломит и сокрушит врага. В день, когда война началась, Воля подумал (правда, эта мысль не была первой): вот теперь-то мы узнаем, что приготовлено для фашистов!.. Ему казалось, что врага атакуют невидимые части, а лучи мощных гиперболоидов отрежут его армиям пути отхода, превратят в пыль его воздушные эскадры.