Макс Бременер - Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

- Ну, так, - сказал Леонид Витальевич, оборачиваясь уже с порога и в упор глядя на Волю, но адресуя свои слова и жене тоже: - Я иду к дурному человеку. И только то, что он любит удивлять и казаться загадочным - это за ним водится! - позволит мне сохранить долю надежды на то…

- Фотографии!.. - испуганно воскликнул Воля ему вслед, как будто Леонид Витальевич забыл самое главное.

- А, конечно, я посмотрю, - мягко согласился Леонид Витальевич.

С вежливым, беглым вниманием он начал перебирать фотографии, - несомненно, затем лишь, чтоб через минуту отложить их в сторону. Но потом всмотрелся в одну, медленно перевернул ее, от второй долго, изумленно не отрывал глаз…

- Может быть, самое поразительное состоит в том, что я знал этих людей, - проговорил он. - Я бы даже сказал, что, совсем о том не заботясь, они в юношеские мои годы сильно на меня влияли… Целая пора в жизни с ними связана - не худшая, как видно теперь. Римма, ты легко поймешь, о ком я… Как же все причудливо и закономерно!.. Воля, ждите меня, пожалуйста, здесь или дома. Ну, пойду.

Придя в городскую управу, Леонид Витальевич застал Грачевского и сейчас же был им принят.

- Как живете-можете? - фальшиво-непринужденным голосом начал Леонид Витальевич, приближаясь к столу бургомистра, за которым тот сидел в кресле с очень высокой спинкой, напоминавшем судейское.

- Живу, но, к несчастью, ничего не могу, - без промедления отозвался Грачевский, выходя из-за стола навстречу посетителю.

- Решительно ничего не можете?.. - изумленно и опечаленно переспросил Леонид Витальевич, и на этот раз тон его был искренен: в самом деле, стоило ли ему в таком случае самому приходить к человеку, которому он не позволил переступить порог своего дома, пожимать его руку?

- Почти, - ответил Грачевский, тоном и улыбкой давая понять, что не надо его понимать слишком буквально: кое-какие малости ему еще по силам.

- Ну, это все-таки более обнадеживает, - проговорил Леонид Витальевич с деланным облегчением, как будто не сомневался, что бургомистр непременно ему поможет, если только в силах помочь.

- Вы мне скажите, Леонид: когда интеллигенты в России что-либо могли? - горько и в то же время жеманно произнёс Грачевский, называя Леонида Витальевича, как в студенческие их годы, и тоном своим воскрешая в его памяти нескончаемые домашние дискуссии той поры. - Я уж не говорю о последнем двадцатипятилетии нашей жизни. Но прежде? Разве Короленко мог что-нибудь? Или Лев Николаевич?..

Леонид Витальевич слушал молча, но словно бы разделял чувства Грачевского.

- А в какие крайности все тогда ударялись!.. - продолжал Грачевский.

«Ну, это совсем другое, - подумал Леонид Витальевич. - Какое же это имеет отношение к предыдущему?» Но он не сказал этого вслух, решив, что не надо раздражать бургомистра несогласием уже сейчас, раньше чем разговор дошел до цели, ради которой начат.

- Помните девушку - в Харькове, - такую тоненькую курсисточку? Не при женах будь сказано, она ведь нам обоим нравилась… Помните? - быстро, почти украдкой спросил Грачевский.

- Нам обоим? - переспросил Леонид Витальевич, как будто дело теперь принимало крайне серьезный и весьма озадачивающий оборот. - Какую же вы имеете в виду…

- Да знаете вы! Она еще постоянно бывала в доме старика Данилевского, знаменитого фольклориста, - его-то вы не забыли?

- Никоим образом, - поспешно вставил Леонид Витальевич.

- Старик любил с ней играть в «подкидного дурака», а у него не было случайных партнеров. Да!.. Это вы ведь о ней сказали: «Она так умна, что сам Данилевский с нею играет в «подкидного дурака»?..»

- Да-да, - подтвердил Леонид Витальевич, - кажется, я действительно сказал что-то в этом роде.

- Как же, как же! Старик, помню, смеялся - ваши шутки ему вообще были по душе.

Их прервал человек, принесший бургомистру бумагу на подпись. Грачевский стал читать ее, а человек стоял рядом, чуть наклонясь над столом, и Леонид Витальевич глядел на него сперва рассеянно, потом - припоминая.

Не этого ли самого мужчину ему кто-то показал на улице, прошептав: «Начальник полиции…»? Этого. Говорят, полиция и гестапо очень тесно между собой связаны… Да, наверно уж. А точно ли, что все смертные приговоры жителям города непременно дают Грачевскому на визу? Может ли быть?.. Не исключено.

- Я что… подпись где-то тут, вероятно, должен поставить? - спросил Грачевский пришедшего, показывая Леониду Витальевичу, что далеко еще не освоился в казенном месте и не обрел никакой канцелярской сноровки.

В ответ человек, бывший, скорее всего, начальником полиции, пальцем указал бургомистру, где именно тот должен расписаться. Тогда с нарочитой неловкостью Грачевский расчеркнулся…

- Так вот, эта умная девушка, нравившаяся нам обоим, - продолжал он, - прекрасно сказала однажды: «Мне омерзительны устроители дела Бейлиса, но почему я должна стыдиться того, что не испытываю потребности лобызать самого Бейлиса?!» И, представьте, старик сразу же: «Позвольте мне поцеловать уста, произнесшие сии слова!» А не при вас ли это было?

- Нет. Не при мне.

- Редчайший был старик! - говорил Грачевский, все глубже погружаясь в воспоминания. - Знаете, как кончил он: его хватил удар, когда его внучка вышла замуж за красного героя Гнедина!

- Разве? - спросил Леонид Витальевич, думая о том, как сам бургомистр упрощает ему переход к тому разговору, ради которого он явился в управу. - Помнится, там были другие обстоятельства… Нет? Вы не догадаетесь, что привело меня к вам! Я здесь за тем, чтоб хлопотать за его правнучку!.. К счастью, - продолжил он, не делая паузы, - мои хлопоты и ваше вмешательство облегчаются тем, что все предельно просто: правнучка Данилевского схвачена как еврейка!

- Ужасно, - проговорил Грачевский, и чувствовалось, что он и правда глубоко затронут услышанным. - Ребенок, в котором смешалась кровь Данилевского и Гнедина!..

- Гнедин тут ни при чем, - сказал Леонид Витальевич и поспешно отрицательно покачал головой. - Это мне абсолютно достоверно известно. То, что отец девочки - не он, бесспорно, ибо…

Он говорил еще с минуту, и хотя каждого его доказательства в отдельности было довольно, бургомистр не остановил его, пока он не привел их все.

- Ясно, я понял, - наконец сказал Грачевский и добавил: - Хорошо, что так… - Казалось, душевное равновесие возвращалось теперь к нему: не было на свете существа, в котором смешалась кровь Данилевского и Гнедина!

После паузы Грачевский произнес тираду. Морщась от боли, содрогаясь от брезгливого чувства, он говорил о послереволюционном поколении, о детях, в жилах которых смешалась кровь ученых и невежд, аристократов и лакеев, странней закона и убийц… Его ужасала непоправимость происшедшего и увлекала собственная речь. В продолжение тирады он несколько раз взглядывал на Леонида Витальевича, как бы спрашивая: «Видите, какие - высокого порядка! - причины вызывают мое волнение?!»