Макс Бременер - Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

…С юношеских лет Грачевский поддерживал знакомство со множеством людей. Он добивался покровительства одних, расположения других, дружбы и союзничества третьих, от четвертых требовал, чтоб они уступили ему дорогу к благам жизни. Так было долгие годы. И в течение этих долгих лет он желал стать собеседником Леонида Витальевича. Ему представлялось, как они рассуждают о высоких материях. Эти беседы позволили бы ему считать, что он живет духовной жизнью. А ему нужен был повод так считать. В стольких разговорах о духовности участвовал он в студенческие годы, что не мог совсем об этом забыть. И стремился к жизни удобной, благоустроенной, неопасной и заодно уж духовной…

Однако Леонид Витальевич, легко дававший ночлег малознакомым людям, дававший взаймы всем, кто просил, в собеседники выбирал строго. Тут дверь не для всех была открыта, и Грачевскому редко удавалось к нему приблизиться…

- Тема, которой вы коснулись, вызывает много мыслей, - сказал Леонид Витальевич и увидел, как обрадовался Грачевский его словам. - Не стоит, может быть, об этом походя. Признаюсь вам: то, что мы в городской управе, не располагает меня к отвлеченным размышлениям. И немного боязно: вдруг прервется аудиенция, а я ведь не услышал еще вашего ответа. Вам будет стоить усилий спасти девочку или это не составит большого труда?

- М-да, - заметил Грачевский, встав, и Леонид Витальевич понял: ни то, ни другое, дело обстоит сложней.

- Скажу вам прямо, Леонид: мне бывает трудно совершать добрые дела одно за другим, подряд. Сейчас, в эти дни, я избавил двоих горожан от довольно суровых кар. Если б я совершал поступки только такого рода, то, понимаете сами…

«Какие вещи я должен понимать, да еще с полуслова, да вмиг, да как разумеющиеся сами собой!» - мелькнуло у Леонида Витальевича в уме.

- Добрые дела в моей практике неизбежно чередуются с…

«…злодеяниями», - мысленно подсказал Леонид Витальевич.

- …другими, - не запнувшись, докончил бургомистр. - И потому сейчас я… Кроме того: ведь у нас нет в запасе и двух дней!.. - Он осекся и не объяснил почему. - Вы сказали, девочка схвачена как еврейка? Значит, она уже в гетто. Как ее оттуда извлечь?! Может быть, мы с вами пойдем туда сейчас, чтобы найти ее среди сотен - нет, тысяч! - других и увезти? Так вы представляете себе это?!

- Так, - ответил Леонид Витальевич, видя уже, что все рушится, но не сдаваясь. - Так я себе и представляю: из уважения к памяти Данилевского мы с вами делаем это усилие и спасаем ребенка. И оба - и вы и я - не совершаем при том ничего недозволенного, ибо…

- Леонид! - произнес Грачевский, будто заклиная. - Но ведь это же нереально…

Тогда Леонид Витальевич поднялся и, ступая медленнее, менее твердо, чем желал бы, пошел к двери по мягкому, толстому ковру, в котором утопала нога.

- Я же вам с самого начала сказал, что почти ничего не могу, - горько, чуть даже покаянно проговорил ему вслед бургомистр.

- Почему же «почти»? - возразил, оборачиваясь, Леонид Витальевич. - Коли не можете помочь ребенку, значит - не можете ничего.

В коридоре он хватился: фотографии, которые дал ему Воля, остались на диване в кабинете Грачевского.

Леонид Витальевич вернулся в приемную, где, как заметил теперь, было тесно от посетителей, ожидающих бургомистра. На него вопросительно взглянула секретарша - средних лет женщина с густой копной волос, обесцвеченных перекисью водорода. Это было модно перед войной, но сейчас выглядело диковинным, потому что женщины в оккупации не красили больше волос - им было не до того, - а те, что красили, делали это, наверно, для немцев. Так, по крайней мере, казалось.

- Извините, - сказал Леонид Витальевич, - вы не будете любезны… Я забыл в кабинете у бургомистра семейные фотографии.

И на мгновение жалость к старому человеку, которому дороги семейные фотографии, засветилась в глазах крашеной секретарши. Она скрылась в кабинете и вскоре вышла оттуда с самим Грачевским, протянувшим Леониду Витальевичу забытую им пачку.

- Я еще возвращусь сюда сегодня, а сейчас должен отлучиться, - объявил бургомистр секретарше и тем, кто его ожидал.

И он пошел рядом с Леонидом Витальевичем по длинному коридору, по обе стороны которого, отступив к стенам, стояли и смотрели на них посетители управы.

- Знаете, что вам удалось? - вдруг резко спросил Леонид Витальевич, страдая от двусмысленности положения, от того, что на глазах у множества людей бургомистр неофициально, нарочно запросто и с улыбкой, о чем-то ему говорит.

- Что же, что же мне удалось? - живо и как бы даже слегка ободрительно переспросил Грачевский, на ходу взяв Леонида Витальевича под руку, от чего тот не успел уклониться.

- Вам удалось перестать быть интеллигентом, - отчетливо проговорил Леонид Витальевич, с усилием поспевая за широко и ровно шагающим Грачевским.

И бургомистр обиделся. Его называли - он знал - изменником Родины, предателем Советской отчизны, немецким прихвостнем и подлипалой - все это, однако, ничуть его не задевало. А тут лицо его налилось краской, кровь прихлынула с пугающей быстротой, он не сразу смог овладеть собой и только на улице произнес, словно бы осаживая грубого шутника:

- Ну, знаете, за такие слова бьют канделябрами!..

Он произнес это именно в той интонации, которой от себя добивался: с надменным неодобрением, но, сейчас же снова переполняясь обидой, не сумел тут поставить точку. И перед тем как сесть в ожидавшую его пролетку, ответил на фразу Леонида Витальевича еще раз, теперь - задето.

- Ну, все-таки не совсем перестал, - сказал он с ударением. - Иначе я, наверно, попросил бы арестовать вас, это было бы нетрудно. Но я не делаю этого. Думать обо мне вы вправе что хотите.

Воле казалось, что прошло уже много времени с момента, когда Леонид Витальевич ушел к бургомистру. О я успел перелистать странички настенного календаря до конца года, читая внимательно строчки текста на каждой, с волнением приподнимая одну за другой, как будто мог на них прочесть, чем ознаменуются, что принесут еще не прожитые, не наступившие, но близящиеся дни года. И было странно: о каждом дне календарь сообщал ему что-нибудь неважное, сам не ведая о главном - о том, что идет война…

Римма Ильинична, занятая домашними делами, входила и выходила из комнаты, появлялась из-за занавески и исчезала за нею. Несколько раз она вздохнула. Воля подумал, что Римме Ильиничне, наверно, неприятно его присутствие: ведь Леонид Витальевич сидел дома, все было тихо-мирно, а из-за Воли он, в минуту собравшись, поспешил в управу и не возвращается что-то долго…

- Я тогда пойду пока что, - пробормотал он.

- Если вам нужно, - ответила Римма Ильинична, - но не потому, что вы мне мешаете или… - Она помедлила и голосом, который Воля не раз потом вспоминал, добавила: - Я часто тревожусь за Леонида Витальевича, но никогда его не удерживаю.