Нисон Ходза - Конец Дракона

- За что вы так, господин офицер? Они говорили вам правду.

- Они обманывайт меня. Они называйт вас доярка.

- Так это же правда! Я и есть доярка!

Он опять по-петушиному склонил голову на сторону и скрипуче рассмеялся:

- Почему же вы боитесь доить? Выдойте эта корова. Мне есть интерес смотреть на это. Вы видаль корова только в кино. Начинайте делать доение, а я буду делать смех.

- Бабоньки, мне бы ведро абы подойник, - сказала я в толпу и погладила шелковистую морду Красу-ли. Корова перестала жевать, прикрыла свои большие выпуклые глаза и тихонько мыкнула.

- Сейчас, сейчас, - сказала я. - Потерпи минутку…

Подойник притащила Катька - моя дочка. Доярка села на корточки, провела ладонью по вымени и начала доить. «Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!» - били струйки по дну подойника.

Я стоял и радовался: ай да баба! Утерла немцу нос!

А немец только зенки таращит! Опять стал протирать очки, ровно глазам своим не верит. Потом не выдержал, нагнулся, стал смотреть, как наша доярка орудует, как у нее все ладно получается.

И бабы повеселели, хоть и не удивились. А чего удивляться-то! На наших глазах выросла девка. Про нее и в газетах печатали, какая она передовая.

Немец чего-то полицаям бормочет, спрашивает. А полицаи только руками разводят; дескать, доит баба по всем правилам… И верно, только и слышно, как струйки дзенькают в подойник. А кончила доить, поднялась, спрашивает вежливо обера:

- Не желаете ли молочка парного, господин офицер?

Тот на нее через очки так зырнул, что и мне не по себе стало! Убедился немец, что она и впрямь доит, как на гармони играет!

Мы уж думали, что все, слава богу, обошлось, а только обер, собачья душа, не успокоился. Не хочется ему в дураках оставаться. Вот он и говорит:

- Корова доить, госпожа генеральш, вы и у партизан могли научиться. Нам известно, что в партизанских лесах есть коров.

- Неужели, - отвечает она, - у партизан коров доить некому, акромя генеральской жены?

- Прикусай свой язык! - кричит немец. - Сейчас будет тебе еще один проверк! Раз ты есть деревенский баба, значит, должен уметь всякое!

Полицаи, каиново семя, гудут в лад немцу:

- Ясно, должна уметь всякое. - И чего-то ему нашептывают.

Фашист говорит:

- Повернись спиной!

Побледнела она, - видно, решила, что фашист ей в затылок выстрелит. А тот вдруг приказует мне:

- Распрягай коня!

- Слушаюсь, - говорю, а сам не понимаю, чего он затеял.

Распряг я того жеребца, стою, держу за узду. Полицай командует:

- Разнуздай! Выводи из оглобель!

Сделал, как приказано, жду новых распоряжений.

- Можете вертеть себя, фрау генеральш, - говорит фашист. - Если ты есть деревенский баба, тогда запрягай этот жеребец в телега, а мы будем смотрейт.

Правдина ему отвечает:

- Это нам, господин офицер, дело привычное, это у нас любая колхозница может…

И, слова больше не сказав, подымает с земли седёлку, подтягивает подпругу и за хомут берется. Тут офицер и полицаи шары свои выкатили, ждут, как она опростоволосится. Кто лошадь запрягал, тот знает -поначалу хомут-то надо перевернуть, чтобы узкая его сторона внизу оказалась, да так и надеть, а уж потом на шее вертануть широкой частью вниз.

Сделала она все как надо. А чего ей не сделать-то, не впервой! Полицаи только крякнули да переглянулись.

- Дальше! - командует полицай. - Дальше-то чего делать станешь?

Этот выродок думал, что она случайно смикитила, как хомут надевать. А дальше ведь опять закавыка. Кто ту закавыку не знает, тот хоть год вертись у телеги - запряжки не получится. Незнающий, если и напялит с грехом пополам хомут, тут же обязательно станет засупонивать его. А коли хомут засупонишь, ни в жизнь потом дугу на место не приладишь.

Ну, она, конечно, сделала все, как полагается: поначалу дугу приладила, опосля засупонила хомут, да не как-нибудь, а на манер заправского мужика: как засупонивать стала, ногой в хомут уперлась, чтобы до отказа сошелся. Сделала так, взнуздала коня, приладила к кольцам вожжи и обернулась к фашисту.

- Пожалуйте, - говорит, - можете ехать, господин офицер…

У немца аж очки с носа свалились!

- Запрягла коня по всем правилам, - сказал мне полицай.

Я это видел и сам. Видел, с какой уверенностью обращалась она с лошадью, с упряжью. Как все это объяснить?

Я вспомнил уроки своего шефа. Надо разобраться во всем логично. Каким образом в Липицах оказалась мать генеральши? Почему интеллигентная женщина - доктор, умеет доить коров? Запрягать лошадей? Как объяснить все это? Сведения о приходе Каревой в Липицы мы получили от человека, заброшенного нами к партизанам. Он ошибиться не мог. Остается лишь одно: ошибся шифровальщик. И не удивительно: названия русских деревень все какие-то одинаковые: Лугова, Лигова, Луговая, Лаговая…

Я поспешил вынуть из планшета карту района. Так и есть! В сорока километрах от деревни Липицы значилось село Лапицы. Неужели жена Карева отправилась в Лапицы - и я все время бегу по ложному следу? Нельзя было медлить ни минуты! Но было в этой чертовой доярке что-то неуловимое, отличавшее ее от других баб. И я не мог позволить себе рисковать.

- Грузиться в машину! - приказал я солдатам и сказал старосте: - Эту доярку запрешь в своем доме! Выпустишь ее, когда стемнеет. Если нарушишь приказ - виселица тебе готова!

Мой расчет был прост. Если Карева не обнаружится в Лапицах, я привезу шефу эту доярку. Ее пристрелят, а по начальству доложат, что Карева убита, так как при аресте оказала вооруженное сопротивление.

Я сел в шоферскую кабину.

- Быстро в село Лапицы! - приказал я. - Отсюда - сорок три километра…

Она сидела в командирской землянке усталая, взволнованная.

- Товарищ Карев скоро освободится,- сказал начальник штаба. - Кончит допрос и придет.

- Какой допрос?

- Ах да, вы же не знаете! Вчера наши ребята устроили засаду у Лапиц и подорвали машину с немцами. Только два фрица - шофер и обер-лейтенант - остались живы. Товарищ генерал еще вечером их допрашивал, вчера…

- Стоящие фрицы?

- Скоро вы сами их увидите. От обера мы добились неоценимых сведений!

- А именно?

- А то, что немцам удалось забросить к нам предателя. Да еще с передатчиком! Этот гад уже арестован!

- Понятно!-проговорила она, резко поднявшись со скамьи, но тут же села обратно. Натруженные ноги отказывались держать ее. - Теперь для меня кое-что прояснилось… - Она не замечала, что говорит вслух, и удивилась, когда начштаба, заинтригованный ее словами, спросил:

- Что прояснилось?