Борис Сергуненков - Лесные сторожа [Повесть и рассказы]

Она ругала меня, а я стоял и глупо улыбался, я радовался, мне казалось, она не ругает меня, а говорит ласковые слова. Мне, очевидно, нужно было сказать ей что-то хорошее, приятное, но ничего путного не приходило мне в голову, я только твердил:

— Ничего, все будет прекрасно.

Она досадливо махнула на меня рукой и побежала к селу, а я повернул назад.

Снежные вихри лизали землю и выдували слежавшийся снег; за камнем, за пнем, как тени, выстилались снежные гребешки и тотчас исчезали. Мне было легко и радостно. Я одернул свой плащ, выпрямился. «Хватит, — сказал я себе, — досыта поносил я свой горб». Теперь мне казалось, что метель мне не помеха, напротив, я думал, как она хороша, весела, как нежно гладит мне лицо!

Наши ушли далеко, догнал я их нескоро. Они шли вдвоем как ни в чем не бывало; виднелись малахай Алексея Тихоновича и капюшон Димки.

Я подъехал к Алексею Тихоновичу.

— Ну и метель, — сказал я. — До Бийска шесть дней. Как придем в Бийск, сдадим гурт, и я сразу сюда, обязательно найду эту девушку. Деньги получу, куплю новое пальто, костюм и заявлюсь к ней. Она такая добрая…

Алексей Тихонович молчал, а потом сказал:

— Поезжай в левую сторону да придержи баранов, но не жми на них сильно, не напирай, а гони по ветру к лесу, а не то случится беда.

Я поехал. Влево обрывалось ущелье. Ветер дул остервенело. Мне казалось, что я принимаю на себя всю метель и загораживаю собой и гурт, и товарищей. Ветер бешено рвал мой плащ. Я подставлял метели свою грудь и лицо и бормотал: «Злись, злись, сколько хочешь, все равно не возьмешь».

Ветер подталкивал и подталкивал баранов. Упрямые животные прятали от ветра головы и лезли вперед, к ущелью. Я хотел отвернуть их от ущелья, но ничего не мог сделать. И тут я увидел себя совсем рядом с обрывом, бараны прижимали меня к обрыву. Я соскочил с лошади и колотил, пиная их сапогом в брюхо, в морду, куда придется, а они все жались к обрыву.

Вдруг ноги мои лишились опоры, я поскользнулся и полетел вниз. Я успел ухватиться руками за каменный уступ. Подо мной была пропасть. Я силился выбраться из нее на руках и не мог. Силы мои слабели. Отчаяние охватило меня. Я думал о том, как спастись. Мне виделись смотрящие на меня сверху головы баранов, мне уже показалось, что один баран упал вниз, в ущелье, а следом за ним, подталкиваемые сзади, стали приближаться к обрыву другие бараны. Точно какая-то неведомая сила влекла их в пропасть, и остановить их не было возможности.

Но бараньи головы вдруг исчезли. И тут я услышал голос Алексея Тихоновича, а через некоторое время увидел и его самого. Он наклонился, схватил меня за кисть руки, уперся ногой о камень и стал тянуть меня вверх. Я висел беспомощно, как мешок, а он тянул меня и тянул. И когда он уже совсем вытянул меня, камень из-под его ноги вывернулся, Алексей Тихонович потерял равновесие, свалился на бок и исчез в пропасти.

…Мы нашли его на дне ущелья. Он был живой. Мы отнесли его в лес. Там, где стояли теперь бараны, расставили палатку, положили на кошму. Он лежал и все время беспокоился о гурте. Одежда его была изодрана в клочья, а сам он был исцарапан и побит. Димка хотел скакать в поселок за врачом, но он не разрешил ему, сказал, что не время валяться, что он скоро встанет. Он пролежал день. А наутро, когда я принес ему в палатку кружку горячего чая, сказал:

— Готовьтесь, ребята, через час тронемся в путь.

И улыбнулся. Это была его первая улыбка в перегоне.

Через шесть дней мы добрались до Бийска.

Весна у каждого проходит по-разному, а у меня от нее одни неприятности.

Я работал под Бийском, в пяти километрах от города, на безлюдном острове, носившем название остров Иконникова. Там я штукатурил новый бревенчатый дом.

Весна была головокружительная, торопливая, как река Бия. Река разливалась быстро. Ветки, прошлогодняя трава, прошлогодние листья, обломки мостов и кладок несла и несла она на запад.

Я вставал рано. Брал с собой бутылку молока, кусок хлеба и шел к реке. У причала билась старая лодка. Я сам законопатил паклей щели, залил черным горячим варом днище, а вместо ничего не говорящего номера 183 вывел на носу лодки название «Чайка».

Я отвязывал лодку и плыл к острову. Встающее солнце било в спину, а глаза видели зеленый бор, дорожку, спускающуюся под уклон к реке, желтые камни. Тишина утра была наполнена каким-то еле ощутимым движением: испарялась ли это роса или пробивались из почек листья?

В дырявых проржавевших ведрах я носил воду в деревянное корыто, сыпал туда песок и глину и размешивал лопатой. А потом замазывал потолок и стены липким раствором.

Работа была спешная. Начальник сказал:

— За неделю надо бы это дело кончить.

И я ответил:

— Не беспокойтесь. Это не дело, а так, пустяки.

Приятно было работать в этом тихом доме. Пахло дранкой. В запачканные окна гляделось синее небо, и ветки калины постукивали в стекла. Дом получился светлый и просторный. И хорошо было думать, что скоро в нем заживут люди. Какие? Конечно, веселые. Ведь я был веселым парнем.

В полдень раздавались заводские гудки, и я обедал. Садился на сухую песчаную землю, вынимал из кармана бутылку с молоком, пил из горлышка и потом минут двадцать лежал на спине.

Время за работой шло незаметно, и когда я греб обратно, солнце, нагревшее весенний день, опять било в спину.

Я бы скоро покончил с домом — потолок был готов, оставалось навести стены, — если бы не одно обстоятельство.

Утром, по обыкновению рассовав по карманам телогрейки бутылку с молоком и хлеб, я вскинул на плечо весла и стал спускаться к реке. Возле лодки стояла девушка в пальто нараспашку.

Она подождала, пока я отвязывал цепь, и спросила:

— Это ваша лодка?

— Моя.

— Покатайте меня.

— У меня дом на острове. Я его штукатурю, — ответил я.

— Что ж такого? — удивилась она. — Я тоже строю дома.

Слова она произносила неторопливо. И, сказав мне все, что считала нужным, она так же неторопливо села на корму, словно катать ее было для меня делом необходимым, словно все это происходило на какой-нибудь лодочной станции и я был обыкновенный лодочник.

Я стоял в нерешительности, не знал, что делать. Потом повторил, — может, она не расслышала:

— У меня работа на острове. Я дом штукатурю.

Молчание было ответом. Я толкнул лодку и сел за весла.

— Ладно, — сказал я себе, — покатать ее полчаса не представляет для меня никакой трудности. Но потом пусть убирается на все четыре стороны.

Девушка сидела напротив. С самого начала я понял — она глядит на меня и не замечает меня. Она глядела мне в глаза, а видела, наверное, небо, встающее солнце и черную талую воду Бии. У нее были черные волосы, темные глаза, губы красные, как прошлогодние ягодки калины, которые постукивали в окно дома на острове. Впервые я видел, чтобы человек глядел на тебя и не видел тебя.