Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы. Повесть о детстве

С каждым днём весна чувствовалась всё сильней и сильней. Прямо на моих глазах оседал снег; в лесу вокруг деревьев начали протаивать глубокие округлые воронки. На пригорках уже появились первые проталины. Дятлы, сидя на старых сушинах, выбивали барабанную дробь. Синицы и овсянки, греясь на солнышке, распевали звонкие песни. И вот наконец в начале апреля на проталинке прямо перед моим окном вспыхнул,» как золотой огонёк, первый цветок мать-и-мачехи.

Наступила настоящая весна, уже не только весна света, но и пора весенних талых вод.

В эту пору, бродя по лесу, осматривая всё кругом, вслушиваясь в голоса пробуждающейся природы, я вдруг как-то невольно перенёсся душой в то далёкое прошлое, когда я ещё совсем мальчишкой встречал свои первые такие же светлые, радостные вёсны. И тут я почувствовал, что именно теперь, ранней весной, именно здесь, в этом по-деревенски простом и уютном домике, среди простых и милых людей, которые меня окружали, мне и нужно, обязательно нужно писать о детстве и о той самой первой, самой счастливой весне, которую встретил я на заре своей жизни.

Я начал писать, и писал целые дни, отрываясь только затем, чтобы сходить в столовую, а потом побродить по лесу, по полям и отметить, что нового приносит с собой весна.

Так незаметно в работе проходил солнечный день и светлый весенний вечер. А потом, ночью, когда все уже засыпали, я кончал писать и, усталый, счастливый, тихонько брёл по знакомой тропинке к краю лесного оврага. Садился там на подсохшую, согретую за день солнцем скамейку, слушал, как внизу, в овраге, шумит полой водой Вертушинка, и наблюдал за тем, как молодой золотистый месяц выглядывает из-за тёмных веток деревьев. Ночи были ясные и по-весеннему тёплые. И так чудесно в ночном воздухе пахло тающим снегом и кое-где обнажившейся влажной землёй!

Насмотревшись на мирно спящий лес и вволю наслушавшись весенней песни воды, я возвращался домой. Там на крылечке меня обычно встречал приветливый деревенский пёс Тузик. Он нетерпеливо осведомлялся, что я принёс ему ещё вечером из столовой на ужин. Наскоро закусывал и, войдя следом за мной в дом, укладывался калачиком в коридоре.

Незаметно прошла первая половина апреля. Дни стояли один краше другого. Работа моя двигалась легко и быстро. Она точно не хотела отставать от быстро бегущей навстречу лету на редкость дружной весны.

Не успел осмотреться, глядь, уже снег почти всюду в полях растаял. В лесу всё запестрело: тут и снег, и земля, и огромные весенние лужи. И над всем этим раздольем уже качаются на тонких, голых ветвях длинные серёжки ольхи и орешника. Подул ветерок, и вокруг них золотистым облачком закружилась пыльца.

Прошло полтора месяца. Вот и кончилось моё счастливое пребывание в деревне среди весенних полей и лесов. Прощай, мой приветливый, скромный домик, прощайте, милые люди, с которыми я провёл эти счастливые солнечные дни!

Приехал я в Малеевку ещё по глубокому снегу, а уезжал обратно, когда уже подсохло и слегка пылило шоссе, а кругом ярко зеленели поля и над ними слышались песни жаворонков.

Уезжая домой в Москву, я увозил с собой из Малеевки не только светлые воспоминания о солнечной, погожей весне, но и почти готовую повесть, повесть о моём детстве.

Мне хочется верить, что солнце малеевской весны, которое так щедро освещало мой рабочий стол и мою рукопись, согрело её своими лучами и поможет мне донести до вас, мои дорогие друзья-читатели, его весеннее, живое тепло.

Я был ещё совсем маленьким, когда мама вышла замуж за доктора нашей местной больницы. Звали его Алексей Михайлович. Он был толстый, весёлый и добрый. Мы с ним сразу же подружились. Это случилось очень давно, так давно, что мне кажется - я всё своё детство прожил вместе с Михалычем.

Жили мы тогда в крошечном уездном городке Чернь, Тульской губернии. Наш городок походил скорее на живописную деревеньку. Одноэтажные домики были разбросаны по косогору над речкой.

Летом они прятались в густой листве старых садов, а зимой до самых окон их засыпали пушистые сугробы снега.

В зимнюю пору городок совсем затихал. По ночам в него частенько забегали зайцы. Они заглядывали в сады, обгрызали кору яблонь и груш.

Вот в этом-то по-деревенски привольном местечке мне посчастливилось провести годы детства и юности, провести их, бродя по полям и лесам или сидя с удочкой на берегу тихой глубокой речки.

Семья наша была невелика. Мой приёмный отец Михалыч, так я звал его с самого раннего детства, мама и дети Михалыча от первой жены - Наташа и Серёжа. Наташа была старше меня на семь лет, Серёжа - на два года.

Жили мы вместе не круглый год. Наташа зимой училась в Москве и только летом приезжала погостить к нам. Серёжа, наоборот, всю осень и зиму проводил с нами, в Черни, а на лето уезжал в Москву к своей маме.

Помню, бывало, весной, когда он собирался уезжать, я очень горевал. А Серёжа радовался, что скоро увидит маму, что они вместе поедут на дачу и там он будет целые дни удить на мух уклеек. Всё это было, конечно, хорошо, да только грустно - ведь теперь мы с ним не увидимся до самой осени.

Вообще мы с Серёжей жили дружно, особенно когда подросли и у обоих проснулась страсть к настоящей рыбной ловле, а позднее - к охоте. Эту страсть пробудил в нас Михалыч. Он был нашим первым другом и наставником. Он научил нас ловить рыбу, охотиться, а главное - понимать и любить природу, любить во всякое время года: и в пору цветущей весны, и в хмурые дни поздней осени.

Михалычу, именно ему первому, я обязан тем, что из всех путей жизни выбрал самый увлекательный путь - путь следопыта-натуралиста.

Первым лицом в нашем доме, в нашем маленьком хозяйстве, была, конечно, мама. Не только мы, ребята, но даже Михалыч признавал это и нередко говаривал мне и Серёже: «Ну, как Сама велит, так и будет», или: «Ох, друзья, и достанется нам от Самой на орехи!» - при этом он лукаво подмигивал и делал вид, что очень боится мамы.

Мама и вправду частенько распекала нас вместе с Михалычем за разные проделки. Так уж сразу и повелось, что Михалыч, Серёжа и я - три товарища и должны таить наши проказы от «грозного домашнего начальства».

А начальство было совсем негрозное. Как сейчас, помню я маму: маленькая, полная, добродушная, целые дни, бывало, no-хозяйству хлопочет, то что-нибудь чинит, штопает, то в кухне с кухаркой - с тёткой Дарьей готовит, а потом накинет Михалычеву охотничью куртку или тёплый платок и отправляется во двор. Там уж её настоящее царство. Куры и утки только завидят маму, со всех концов спешат к ней, суетятся, кричат, в руки заглядывают. А нарядный петух, мамин любимец, тот прямо с разбегу норовит на плечо ей взлететь. Мама будто случайно нагнётся за чем-нибудь - он уже тут как тут: усядется на плече, шею вытянет, захлопает крыльями да как закричит на весь двор: «Ку-ка-ре-ку…» Мама уши скорей затыкает: «Ой, оглушил совсем, убирайся прочь!» А сама из кармана хлеб достаёт, угощает Петеньку. Петух поклюёт хлебца и на землю слетит. Ходит следом за мамой: куда она - туда и петух, ни на шаг не отстаёт.