Владимир Добряков - Не родись красивой…

— Ну и что ж, — отводя мою руку, сказал Серёжа. — А это вот (он покосился на свою синюю майку у плеча с моей штопкой), эта работа, считаешь, меньше стоит?

Я вздохнула, посмотрела на синие, блестевшие буквы шоколадной обёртки.

— Да разве я из-за этого? Просто… Ну, пожалела: хорошая майка, новая, дорогая. Вот и побежала за нитками… Давай, съедим вместе?

— Вместе? Согласен, — кивнул Серёжа. — Ты разверни, а я разломлю. По-честному.

Ничего не скажешь — вкуснятина! Серёжа всё-таки «отжилил» себе половинку поменьше. Я возражать не стала.

Вытерев губы, он посмотрел на часы.

— Колоссальный боевик в «Уране». Американский. Широкий экран, звуковые спецэффекты. Говорят, круче некуда. Стрельба и ужасы. Не испугаешься? Сеанс, кстати, льготный. Через тридцать пять минут.

— После «Сникерса» ничего не страшно! — махнула я рукой.

В самом деле, стреляли много, отовсюду, с грохотом, огнём и дымом, с красными взрывами. Человек сорок побили. Но я, сама себе удивляясь, переживала почему-то не очень сильно. В иные минуты даже отключалась от того, что происходило на широком экране. Другое изумляло: сижу рядом с Серёжей, могу что-то спросить или сказать на ухо, могу даже схватить его за руку — это когда все в зале замирали и на экране творилось что-то совсем уж невероятное. Ещё недавно, ещё сегодня утром такое и в голову не могло прийти.

После «крутого» фильма Серёжа из телефона-автомата позвонил отцу. Сказал что-то, кивнул и повесил трубку.

— Деловой, — сказал он без усмешки. — Рядом тут служит, в «Континентбанке». Можем подойти, у них как раз работа заканчивается. Оттуда на машине приедем. У нас — «Вольво».

Я и тут махнула рукой. Свидание, «Сникерс», кино, машина, сам Серёжа. Гулять, так гулять!

У высоких дверей с медными сияющими ручками мы почти нисколько и не ждали. Отец его, ладный, высокий, вышел с кожаным коричневым дипломатом и сразу подал мне, точно взрослой, руку, приятно улыбнулся.

— Павел Николаевич, — представился он и добавил: — Рассказывал, рассказывал о тебе Серёжа. Ты, Анечка, чудо! Легендарная личность. Сам не наблюдал, а от людей слышал: смертельный номер по канату над пропастью.

Машина Серёжиного отца стояла невдалеке, на площадке, огороженной цепью с чугунными шарами. Там, среди других машин, я узнала синий «Вольво» — не раз видела его во дворе у их пятого подъезда.

Приехали мы быстро, я ещё не успела всего рассказать: как вместе с Митей Звонарёвым протягивала между балконами верёвку и рыболовные жилки, как шили «артисту» красный костюм, приделывали живые ноги и учили его ходить. Это Павел Николаевич меня расспрашивал. Мы даже на улице минуты три постояли, пока я не закончила рассказ. Снова похвалил меня, пожал руку и поехал ставить машину в гараж.

А мы с Серёжей свернули во двор. Я подумала о маме, что она пришла с работы, а меня не застала. И, ясное дело, удивилась нетронутой кастрюле с супом и что гречневую кашу я не поела. Рассердится. Серёже я на прощание сказала лишь «спасибо», а он спросил, какой у меня номер телефона.

Беспокоилась я напрасно, мамы дома ещё не было. Я разогрела суп, кашу, поела и тарелки за собой вымыла. Теперь какие могут быть вопросы! Всё в порядке.

Когда разогревала обед, помнила о Мите. И какую-то вину свою чувствовала перед ним. Ведь была она, была. На свидание-то шла с Митей. Прихорашивалась для него. Я выглянула на балкон — не прислал ли какого послания? Пусто. Лишь тонкие жилки убегают вдаль. Верёвку мы сняли накануне. Вот зайчиком посветить бы. Но как? Солнце закрыла туча, серая, большая. И края не видно её. А ещё недавно было высокое, голубое небо. Это когда «Сникерсом» наслаждалась.

Вздохнув, набрала Митин номер. Сначала взял трубку его брат, первоклассник. Затем подошёл Митя. Ожидала, что голос у него будет недовольный, подозрительный. Ничего подобного. Звонку обрадовался и таинственно намекнул:

— Соображаю, соображаю. Что-то придумал…

— Ты о чём? — с беспокойством спросила я.

— Про то, чтобы зеркало за солнышком вертелось. Лимонный отросток я плёнкой уже накрыл. Там, внутри, микроклимат становится как раз такой, какой нужно, благоприятный.

О Серёже я ничего не сказала. А сказать, наверное, смогла бы. Только он не спросил. О лимоне беспокоился. Ах, Митя…

В бутылку я налила кипячёной воды и поставила Серёжин подарок в кухне на подоконник. Ветка пиона смотрелась красиво и зелено.

Будильник я завела на четыре утра. А чтобы звонок был не очень громким, накрыла его «Анюткой». Это кукла такая, будто колокол. Чай под ней особенно вкусным (как говорил отец) заваривается. Колокол мама специально сшила. Давно. Но я в то время уже родилась, и отец тогда жил с нами в этой квартире. Он и куклу назвал «Анюткой» — симпатяшка, румяная, сероглазая и косички с бантиками по сторонам. Наверное, потому и меня чаще звали Анюткой. Я не обижалась. Мне и сейчас нравится, когда так называют.

Стул с будильником я близко-близко придвинула. К самой подушке — вдруг не услышу. Мама-то не должна услышать, она в другой комнате, зато я — засоня ужасная, это и отец повторял: «Тебя разбудить — надо палить из пушки».

Может, года в три мне, и правда, нужна была пушка, но сейчас, когда в седьмой перешла, хватило будильника. Под ватной «Анюткой» сразу его услышала. Не открывая глаз, зажала рычажок, полежала с минуту — слушала… Нет, тихо, мама спит, дверь не скрипнула. За эту минуту я снова могла бы преспокойно заснуть, но в том-то и дело — допустить такое было никак невозможно. Операция предстояла нелёгкая. Меня об этом никто не просил, никто не поручал — сама придумала. Взяла и придумала. Если всем начихать и могут только: «Ах!», «Ох!», то сделаю по-своему. Сама сделаю. С вечера достала складную рыболовную удочку (с тех пор, как отец ушёл от нас, она так и стояла в кладовке), привязала к её концу клочок ваты. В банке развела щепотку зубного порошка. Не забыла о старом халате. Самое сложное было выйти из квартиры — не скрипнуть, ничем не стукнуть. Дверь в мою комнату обязательно бы скрипнула, но я же хитрая и всё предусмотрела: ещё днём на дверные петли покапала из пипетки подсолнечным маслом.

А всё равно страшно было, шла босиком, на цыпочках. Сняла тихонько цепочку у замка, повернула рубчатый барашек. И это — почти в темноте. Взяла приготовленную удочку, банку и неслышно выскользнула на площадку. Сама не верила удаче. Вот что значит хорошо продумать.

На третьем и втором этажах лампочки не горели, а может, и не было их, но из окон на лестницу уже пробивался свет. Внизу же, как ни странно, лампочка в железной клетке полыхала свечей на сто. Освещала поцарапанные створки лифта, угол возле батареи, заплёванный шелухой семечек. А выразительнее всего выделялась чёрная каракатица на белом потолке. Уже пятый день это уродливое, хвостатое изображение напоминало о себе, и люди жаловались на какого-то неизвестного пакостника, который взял и сотворил чёрт знает что. Я и сама утром и днём, когда ожидала кабину лифта, возмущалась про себя. И была свидетельницей, как двое жиличек вздыхают, разводят руками: «участковому надо сообщить», «нарвать хулиганам уши…» А кому нарвать? Никого же не поймали.