Владимир Одноралов - За грибным царем. Рассказы и повесть

- О, Масловрот за дикалоном пошел, - встрепенулись весело мужики и явно почувствовали себя лучше. Им-то такой выход все же не пришел в голову. - А дешевого-то нету. Один «Олимп» какой-то стоит за семнадцать рублей, набор, в общем.

А Масловрот уже вышагивал назад, на виду пронося подарочный из двух флаконов набор с гордым названием «Олимп».

- Коров душить пошел, чтобы не пахли назьмом…

- А что ему при таких-то деньжищах…

Я не разглядел его лица, очень уж быстро он прошагал, но ясно понял, что случай с кардой - никакая не победа добра над злом. Ведь вот он - торжествует по-своему. Я решил обязательно все же посмотреть на него вблизи, прямо интересно стало, и вечером снова пошел к Николаю Ивановичу.

Масловрот был у него. Он пришел к директору просить другую лошадь. У его лошади им же стерта спина под седлом.

- Вот журналист, который твою карду обнаружил, - представил меня Николай Иванович, и это было нехорошо, хотя и сказано вроде с некоторой угрозой.

Но бог с ним, я рассматривал пастуха и не находил в нем никаких зверских или бесчеловечных черт, за которые сразу начинаешь ненавидеть человека, опасаться его, чтить как врага. Длинное, потупленное долу лицо; глаза со слезой, усталые; дерганая виноватая улыбка человека, которого, возможно, будут сейчас бить. Все лицо как бы говорит: «Пропала жизнь», а когда взглядывает украдкой на собеседников, приговаривает: «И у тебя. И у тебя тоже».

- Может, чего скажете ему, Владимир Иванович? - тем же, подразумевающим воспитательную работу тоном обратился ко мне директор.

Я махнул рукой и вышел. В кабинете пахло «Олимпом».

Передо мной стояло это лицо с плачущими и бесстыжими одновременно глазами. Ах, Масловрот, Масловрот, кто сделал тебя таким? Расползается твое лицо и наползает подобно амебе на строгий профиль Николая Ивановича, других знакомых мне сельчан да и на мой собственный автопортрет, пожалуй. Ведь вот в чем дело: бесстыжее равнодушие потихоньку проникает и в нас, потому и прощают ему мужики безотчетное желание за счет реальной боли и даже гибели живого максимально облегчить себе жизнь. Хотя и опостылела она ему, судя по мату, и не видит он в ней ничего. И что могу я сказать ему, в котором этого равнодушия хватит на то, чтобы существенно подпортить всех вокруг. Девчушке, плясавшей на грибах, можно и нужно, наверное, что-то говорить. Она должна знать, что игрунья Елшанка - это не речка-малышка, как представляется. Это - речка-старушка, немощная уже. Когда-то она была могучим потоком - далеко от ее нынешних бережков на склонах шиханов лежат окатанные ею гальки и валуны. Этой старушке хватит не прямого зла, а одного только масловротовского равнодушия, чтобы сгинуть с этого света. Могучая праматерь ее, которая была сильнее и равнодушия, и зла, протекла уже в древние, беспамятные времена…

Ишь куда унесло нас от грибов. Вернемся хотя бы к нашей осени…

Я пропустил стадо, но нечаянно нагнал его на выгоне, где коров встречают и разводят по домам сельчане. Усталый пастух ехал молча.

- Эй, а ну ругнись-ка! - послышался призыв из группы поодаль стоявших мужиков.

Он охотно взорвался, и ему ответил одинокий гогот. А один из них зло сплюнул и непримиримо крикнул почти:

- Чего ржешь? Бабы вон стоят, дети. Эт ведь он их да нас поливает, а не коров. Те ведь языка не ведают…

Но вернемся к грибам. Напрашивается, знаете, такой вывод: станешь грибником, не миновать ввязываться в такие вот истории, и как ни малы будут наши усилия и достижения в них, как ни мала цена одного только понимания того, что происходит в селе, больше всего связующего человека с природой, главное, не ошибаться, как я в истории моего знакомства с Масловротом. Не одни мы, товарищи грибники. А что касается непосредственно грибов, то в том березняке долго еще не будет подберезовиков и черных груздей, но были бы сами березы. Закончить я хочу стихами о той самой бабочке-павлиноглазке:

При желании и в этом стихотворении можно обнаружить лирический оптимизм.