Александр Ященко - Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста

Как-то раз, вернувшись из подобной прогулки, Николай Сергеевич обратился ко мне с такой речью:

— Ну, Узбой, твое имя приходится менять, так как один знакомый посоветовал мне назвать тебя более подходящим именем, оказывается, уже существующим в крысином календаре имен. Он сказал, что у одного его дальнего приятеля была умная крыса, которую он сам видел, когда ездил в Россию. Эту крысу, которой все удивлялись, звали Хрупом. Это имя мне нравится! Полагаю, что и ты не менее удивительный экземпляр, если сумел попасть на Узбой, поэтому отныне твое имя Хруп, а чтобы ты не огорчился потерей старого имени, то пусть ты будешь Хруп Узбоевич.

После этого оба приятеля меня звали или Хрупом, или Узбоичем, или Хрупом Узбоевичем, и только Джума упорно звал меня Узбоем. Это название ему нравилось больше, да, видимо, было ему и роднее. Что касается до меня, то я чуть не подпрыгнула от радости, когда узнала, что вести обо мне — я не сомневалась, что речь шла именно обо мне — достигли и здешних краев. Как широко распространяется слава!

Слава! Пригодно ли это слово для существа, не имеющего и признака возможности заявить о себе открыто. О, как мне хотелось в это время крикнуть человеческим голосом:

— Да, ведь, это я — тот Хруп, о котором пошла так далеко молва, это я — тот удивительный «крыс», который услаждал присутствием старость седого лесника. Это — все тот же Хруп, которого судьба загнала на Узбой, и, может быть, еще загонит куда-нибудь далее, даря все новыми и новыми именами!

Но… мне оставалось только радоваться возвращению законного имени, а теперь остается это запечатлеть в своих воспоминаниях.

Будь же философом, новорожденный Хруп Узбоевич, и учись переносить в молчании такие трогательные моменты, как весть о распространении твоей славы!..

Наконец, из разговоров двух приятелей я узнала, что они собираются в горы. Что же будет со мной? Если потеря свободы не была мне слишком тягостна, то это объяснялось чудными уроками, за которые я считала всякую беседу близ меня о живых существах и о их положении в природе. Но с уходом моих хозяев эти уроки должны были прекратиться, и я обрекалась бы на одиночество, на полное одиночество, так как, кроме моих приятелей, да Джумы, из живых существ жила здесь только в сетчатом ящике одна ядовитая змея «Эхис», привезенная живьем с Узбоя.

Ни крыс, ни даже мышей я не видела и объясняла это только тем, что здание было недавно выстроено, и мои родственницы, не видя в нем ничего привлекательного, еще не успели его заселить. О существовании здесь домовых животных — крыс, мышей и даже обыкновенных тараканов, прибывших с людьми из России, я, впрочем, слышала, но от этого мне не было легче.

Какова же была моя радость, когда я подслушала разговор в другой комнате, где пили чай мои приятели! Этот чудный разговор я привожу целиком.

— Как же мы поступим с Хрупом? — спрашивал Константин Егорович.

— Я думаю — отдать его здесь кому-нибудь на время.

— Да кому?

— Этого я еще не решил, да, ведь, найдутся же люди?

— А по-моему — взять его собой: все же Джуме развлечение, когда будет один на бивуаке!

— Взять — отчего не взять! Да где держать-то будем: баул-то, ведь, теперь будет нужен?

— А, что-нибудь да придумаем, — сказал Константин Егорович.

— Ну, придумайте, — тогда возьмем.

Как же мне хотелось, чтобы Константин Егорович что-нибудь да придумал! Я охотно помогла бы ему в этом, если бы была в силах.

Весь этот день — разговор был утром — я провела в трепетном ожидании и вслушивалась в беседу моих хозяев, которые, увы, упорно говорили о совершенно иных вещах.

Наконец, сомненья кончились: я еду! От этой мысли, застигнутая врасплох, я так возликовала, что в полном смысле свалилась на пол с крышки ящика, где сидела, подслушивая разговор.

На шум вошел Николай Сергеевич и сказал:

— Что это с вами, Хруп Узбоевич? Неужели на вас так подействовало наше решение взять вас с собой? — и он, поправив мою цепочку, усадил меня на место.

Ах, как он был прав!

Меня решено было посадить на вьюк, в надежде на мою достаточную прирученность. Конечно, цепи с меня не снимали, и мне надлежало быть прикрепленной к деревянному выступу вьючного седла.

Хоть опять в противной банке, но только бы в новые места и с вами, дорогие учителя!

Приятели занялись приготовлениями. Решено было ограничиться двумя ишаками под вьюки и одним запасным на случай. Провизии взяли на неделю. Между прочим, я услышала, что берут баранью ногу, «крепко посоленную и прожаренную», так как, по словам Константина Егоровича, иначе в этих местах мясо быстро испортится. И эту ногу рассчитывали съесть не позже трех дней. Появились опять сумки-хуржуны и ящики. Мой ящик приобрел вновь свою банку, которую неполно налили спиртом. Меня временно «приковали» к какому-то вбитому в стену гвоздю.

Еще солнце не всходило, и свет чуть брезжил, как наш караван тронулся в путь.

Стоит занести на эти страницы наше шествие. Впереди рядом шли оба приятеля в полном вооружении и со всеми приспособлениями для соответствующих занятий. За ними шел вьючный ишак с ящиками-баулами, положенными поверх хуржунов, с паклей, запасным бельем, порохом и дробью, — все это я хорошо знала; затем следовал ишак с хуржунами, в которых лежала провизия: тут же привьючена была складная палатка, употребление которой я, впрочем, узнала впоследствии, и ящики с какими-то инструментами. Мои хозяева с ними обходились особенно тщательно и осторожно.

Сбоку седла болтались: чайник, котелок и еще что-то. Впрочем, из слов Николая Сергеевича я узнала, что каждый хуржун заключал в себе, кроме главной клади, понемногу еще и запасов для охоты. Это — на случай непредвиденной гибели ишака со всем его багажом. Тогда на оставшемся в живых ишаке все же будет все необходимое для продолжения экскурсии или беспрепятственного возвращения домой. На втором ишаке, на верху клади сидела я. Вполне оправдывая надежды моих хозяев, я сидела смирно и даже, к великому удовольствию друзей, перед отходом в путь немножко умылась.

— Глядите, глядите, Константин Егорович, — кричал в это время Николай Сергеевич, — Хруп Узбоич чувствует себя на осле, как дома. Славно, ей Богу, славно!..

На последнем осле, болтая одной ногой, сидел Джума. Сидел он как-то боком, задев одной ногой за верхний выступ (луку) седла. В таком порядке мы прошли по широким улицам города, обрамленным невысокими глиняными стенками с верхушками выглядывавших из-за них лиственных деревьев, и вступили в ту равнину, на которой этот город стоял. Приятели беседовали, Джума мурлыкал какую-то песню, покусывая толстую соломину и помахивая здоровенной ногайкой, данной ему Николаем Сергеевичем вместе с ружьем, которое он надел за спину. Я с большим любопытством глядела на эти новые места, и, верьте, взгляды эти были взглядами настоящего натуралиста. Уроки моих друзей не могли не иметь последствий для такой удивительной крысы!