Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

Кросс-младший побледнел. Из-под приспущенных век взглянул на детей. Потом в знак согласия кивнул. Впрочем, ему ничего другого и не оставалось.

Мавр смотрел на детей, переводя взгляд с одного на другого. Лицо его смягчилось, но оставалось сосредоточенным.

– Знаете ли вы, что господа из комиссии пришли на фабрику ради вас? И защищают вас, а не хозяев?

Большинство детей глядело на него, не понимая, лишь двое-трое постарше робко кивнули и тут же спрятались за спины стоявших впереди. Однако все ждали.

– Кто из вас старше восемнадцати лет? Пожалуйста, поднимите руку… Как! Ни одного? – Мавр притворился удивленным. – А я-то думал, вы все старше восемнадцати.

Раздался сдавленный смешок, но тут же угас. Мавр повернулся к Сэмюелу Кроссу. Молча. Зато взгляд его был красноречивее всяких слов. За минуту до того участливый, теперь он был холоден. И, снова повернувшись к детям, Мавр объяснил так, чтобы его поняли даже самые маленькие, что по фабричному закону ночная работа разрешается только юношам и девушкам старше восемнадцати лет и, как правило, должна оплачиваться лучше.

Очкастый грубо его перебил:

– Это же исключение, неужели вам все еще непонятно? И дети и рабочие подтвердили. Чего вам еще надо? Но, если вы не верите, пожалуйста, спрашивайте! – Он уже снова был совершенно уверен, что все сойдет ему с рук.

– Двое подтвердили. Дво-е! – растягивая слова, произнес Мавр.

Он погладил бороду, глаза его лукаво поблескивали. Пройдя по ряду мимо троих или четверых детей, он показал на совсем крохотного мальчугана, погладил его по головке и тихо спросил:

– Сколько же тебе лет?

Малыш не понял, зачем его спрашивают. Можно ли на это отвечать?

– Ты ведь знаешь, сколько тебе лет? Есть дети, которые не знают!

Худенький мальчонка растерянно взглянул сперва на Белла, потом на человека с большой бородой и таким добрым голосом. Нет, не может быть, чтобы тот хотел ему зла. Малыш ответил:

– Восемь, сэр. – И вдруг вспомнил, как мать наказывала: «Если кто тебя спросит, помни: тебе девять лет. Только с девяти разрешается работать на фабрике». – Но мне нужно работать, потому что… потому что… – И он расплакался.

Мавр снова повернулся к Кроссу-младшему:

– А это что? Тоже исключение?

Кросс едва владел собой. Не польстившийся на взятку чернобородый газетчик, как видно, прекрасно разбирается в законах. На этот раз Кросс придал своему голосу обиженную нотку:

– Так оно всегда и бывает – делаешь добро, а имеешь за это одни неприятности! Неужели мы не знаем, что детей моложе девяти лет по закону принимать на фабрику нельзя? Но что поделаешь, когда тебя чуть ли не на коленях умоляют, потому что родители больны или без работы? Все это делается из христианской любви к ближнему, мистер Эндер, мистер Марч!

– Нисколько не сомневаюсь в вашем человеколюбии, мистер Кросс, – проговорил Мавр, и у него иронически дернулись уголки губ, – но оно предстало бы совсем в ином свете, если бы вы взяли на работу отца этого восьмилетнего ребенка. Правда, взрослый обойдется на несколько шиллингов, а то и вдвое дороже. Тут уж человеколюбие просто убыточно.

Глаза Кросса-младшего сверкнули ненавистью, и он поспешил потупить взгляд и стиснуть зубы, чтобы какой-нибудь грубостью вконец все не испортить. Очкастый с радостью пришиб бы этого журналиста одним ударом кулака, но тоже вынужден был внешне хранить спокойствие и невозмутимость.

Эндер шагнул к детям и как можно проще и задушевнее обратился к ним:

– Вы ведь все меня знаете? Мы хотим, чтобы вам было полегче. Но, если хочешь, чтобы стало легче, надо и самому что-то для этого сделать. Ведь и доктору говоришь, где у тебя болит.

Дети переминались с ноги на ногу, потом затаив дыхание замерли. Если с тобой так дружески говорят, может быть, надо сказать?

Молчание.

Инспектор Эндер хоть и был молод, но знал, что с детьми надо иметь терпение. Поэтому продолжал:

– Дети, ваш хозяин сказал нам, что вы сегодня в виде исключения работаете в ночь, но что половину времени вам разрешается по очереди спать. Так вот, покажите мне, пожалуйста, где вы спите. Где ваши нары или матрацы?

И снова по цеху прокатился легкий смешок, но тут же замер. Дети в первом ряду смущенно глядели в сторону. Опять воцарилось молчание.

Кроссу показалось, что ему пора вмешаться. Как можно мягче он сказал:

– Но, мой дорогой инспектор, зачем же так мучить этих малышей. – И елейным голосом обратился к детям: – Ну, чего же вы робеете? Говорите! Почему вы не скажете этим господам, что вам разрешают лежать на мягких очесах? – Он покосился на Мавра, который, нахмурившись, глядел в одну точку, напряженно думая, как бы заставить запуганных ребят, и прежде всего Джо, заговорить.

И вдруг Кросса будто осенило: кивнув в сторону нахмуренного Мавра, он воскликнул:

– Ну конечно, так я и думал! Они боятся, бедняжки! Но кого же? Может, вот этого господина? Да? Господина с густой черной гривой, мистера Марча? Уж очень сердитый у него вид.

– Верно, что сердитый! – пробурчал Мавр. – Но это сейчас пройдет. – Он как будто даже с облегчением вздохнул, снял шляпу, и лицо его разгладилось. Обнажился высокий лоб. Густые брови изгибались над добрыми карими глазами, которые никак не внушали страх, а теперь даже весело засверкали. – Конечно, боятся! – Он помахал шляпой и со смехом спросил детей: – И, конечно, меня? Правда? Потому что у меня страшная черная борода? – Смеялись не только глаза и рот Мавра, но и борода смеялась. Она ходила ходуном вверх и вниз, а щеки надулись. От этого смеха будто свежим ветерком повеяло на детей.

– Нет, нет, нет! – наперебой закричали дети. Первым крикнул Джо.

– Нет? – Мавр взмахнул тросточкой, покрутил ею в воздухе и вдруг ткнул ею в сторону Очкастого Черта. – А его… боитесь?

– Да-а-а! – хором выкрикнули дети и разом смолкли.

Когда Мавр обернулся к Кроссу, на лице его уже не было и следа улыбки. Кросс опустил глаза. Мавр подтолкнул Эндера. Такой случай нельзя упускать.

– Кажется, достаточно ясно, мистер Кросс, – сказал Эндер. – Отошлите вашего старшего надзирателя на час. А может, и на более долгий срок…

Перед Кроссом сразу возник такой клубок вопросов, что он даже не заметил скрытого в этом требовании намека… А вдруг дети осмелеют и все выложат? Что тогда? Неприятности с мировым судьей? А может, и в парламенте? С ночными сменами тогда навсегда будет покончено. За этим последует предписание – сократить рабочий день. До сих пор им удавалось довольно ловко обходить закон. Он уставился на старшего надзирателя Белла и в бешенстве прошипел:

– Ступайте! Ступайте уж!

Очкастый, сопя от злости, вышел из цеха, успев, однако, перехватить взгляды кое-кого из рабочих. Андерсен как будто улыбался? Ну погоди, собака! Это тебе даром не пройдет! Дверь с грохотом захлопнулась.