Валентина Мухина-Петринская - Корабли Санди. Повести

- Долго говорить…

- Идем, я тебя провожу. Это ничего, что я вдруг стал звать тебя на ты?

- А мне давно этого хотелось. Но почему именно сегодня?

- Не знаю. У тебя был такой утомленный и расстроенный вид, когда ты пришла. Й я вдруг подумал, что ты совсем еще девочка и, наверно, тебе бывает трудно. Работа на заводе, собрания, общественные нагрузки и в университет надо готовиться, а то, чего доброго, все забудешь. И в комнатах прибрать, и обед сготовить, и простирнуть, и погладить.

- Мне папа сильно помогает… (А может, я папе помогаю?)

- Я знаю, вам обоим достается. И ты еще находишь время для беготни по режиссерам. Знаешь, мне так захотелось поцеловать тебя… как сестренку.

Ермак повернул меня к себе лицом и поцеловал меня в щеку (я подставила ему губы, но он даже и не заметил) и проводил меня домой.

Поднимаясь по лестнице, я думала: все дело в том, что Ермак живет в Москве без родных. Он тоскует по сестре Ате, которую очень любит, и я ему немножко - самую чуточку - заменяю сестру. Но я не роптала на судьбу. И за это спасибо.

Я не умывалась на ночь, чтобы не смыть его поцелуя. И пораньше легла спать, чтоб немного подумать о Ермаке.

Я теперь спала в маминой комнате, на ее постели, но я ничего там не меняла, все было как при ней. И если бы мама вдруг вернулась домой, то просто прошла бы к себе. Как прежде. Когда папа подошел поцеловать меня на ночь, я вдруг спросила его:

- Папа, ты любишь Шуру?

- Люблю,- ответил он, а потом смутился.- Спи, Владька, и не задавать отцу нескромных вопросов… С Ермаком-то как дела?

- Тоскует по сестре Ате, и я ему немножко вместо сестры…

- Гм. И то хлеб!

Он засмеялся и пошел к себе.

Заснула я не скоро, и мне снилось, что я летела высоко-высоко, над соснами, над березами, над нолями. Цветной был сон, такой яркий! Иногда я будто опускалась на землю, но стоило мне разбежаться, как я опять взлетала. Как было чудесно летать! И во сие была радость…

Утром, собираясь на работу, я подумала: какая я все-таки эгоистка! Мама заболела, а я счастлива только потому, что Ермак назвал меня на ты и поцеловал в щеку.

Мне было очень совестно, но я не могла ничего с собой поделать - все равно я радовалась. В самое-то неподходящее время.

Насчет Шуры я почти потеряла надежду, но продолжала упорно ходить по театрам. Я твердо решила искать до тех пор, пока не найду.

И представьте себе, неожиданно нашла. Это был режиссер Гамон-Гамана. Он был стар, толст и страдал астмой. Но сколько в нем было жизни, любви к своему искусству и к людям!

О встрече с ним я договорилась по телефону. Суббота, девять часов утра. Это меня очень устраивало, так как в субботу мы не работали.

Гамон-Гамана благожелательно выслушал меня и долго рассматривал Шурины фотографии. Он был первым режиссером, который не только согласился прослушать магнитофонные записи (магнитофон у него стоял прямо здесь в кабинете), но некоторые монологи и песни прослушал по два раза.

У меня от радости бешено колотилось сердце. Хоть бы ему понравилось, хоть бы понравилось, молила я про себя. Что-то он скажет?

Сказал он так:

- Да, перед нами индивидуальность, причем очень русская. Без сомнения, очень талантливый человек! Как жаль, что я не имею возможности принять ее в труппу!

- Не можете?… Что же делать? - воскликнула я с отчаянием.

Разочарование было слишком велико. Я лепетала что-то о том, что нельзя же дать ей заглохнуть как личности. Ведь она же - артистка от природы.

- Артист милостью божьей, говорили в старину,- подтвердил режиссер.- Кстати, она вам родня? Нет? Как вы познакомились?

Я рассказала. И про приступы тоски, которые в деревне понимают, и про то, как она поет одна.

Режиссер тяжело поднялся с кресла и заходил по кабинету. Я тоже было встала.

- Сидите! - замахал он на меня руками.- Я думаю. Не мешайте.

Я затаила дыхание. Пусть думает. Может, что и надумает?

Режиссер подошел к телефону и стремительно набрал номер - диск так и летал под его толстыми пальцами.

Но он не дозвонился.

- Ладно. Я сегодня постараюсь связаться с ним…

- С кем?

- Я суеверный. Не будем искушать судьбу. У вас есть телефон дома?

- Есть.

Он аккуратно записал мой телефон. Я горячо поблагодарила его за сочувствие и желание помочь и вылетела как на крыльях.

Я тоже не искушала судьбу и старалась не особенно надеяться… Даже никому не рассказала. А в воскресенье вечером режиссер мне позвонил.

- Ну-ка, Владлена Гусева, берите бумагу, карандаш и записывайте. Приготовились? Так. Пишите: Попов Борис Викентьевич. Телефон… и на всякий случай - домашний… Он вас ждет завтра утром в девять часов. Захватывайте свои фотографии, магнитофонные записи и - с богом! Не забудьте паспорт. Пропуск будет уже заказан. Куда пропуск? На Мосфильм. Разве я не сказал?

- Если он режиссер кино… Ох, спасибо! То, может, и фильм захватить? Самодельный. Я вам говорила. Физик снимал…

- Обязательно. Вы молодец, что все это организовали. Желаю удачи вашему протеже. Если что, звоните опять мне. Что-нибудь придумаем. Всего доброго.

Он повесил трубку.

Я посмотрела на отца. Как он был взволнован, как молодо выглядел, и как же он любил свою Шуру!

Я передала ему все, что сказал Гамон-Гамана. Но как же быть, ведь завтра рабочий день, а мне назначили на девять утра.

Папа обещал уладить и отпустил меня на целый день.

И вот я иду длиннейшими коридорами Мосфильма. Я надела новое серое платье с кружевным воротником и манжетами, которые мне связала мама Дана. В большой черной сумке сложены Шурины фотографии и прочее. На дверях дощечки с названиями фильмов. Мне нужен фильм «Скоморохи». Как я поняла, у каждого фильма были не только свои артисты, режиссеры и операторы, но свой директор, своя бухгалтерия.

Я шла и читала дощечки и уже думала, что пришла, когда блеснула ослепительно новая надпись: «Скоморохи». Целых четыре двери! Толкнула одну - заперто, другую - заперто. Все четыре двери оказались закрыты наглухо. Что делать?

Постояла я в нерешительности и приоткрыл ближайшую отпертую дверь. Там оказалась бухгалтерия другого фильма.

Выбрала лицо посимпатичнее и объяснила, в чем дело.

- А-а. Попов здесь не сидит. Он внизу в павильоне… А может, еще где.

В этот момент раскрылась дверь, и вышла молодая женщина в платье времен Пушкина. Она шла, никого не видя, прямо к телефону. За ней быстро семенила толстенькая коротконожка с меховым палантином в руках.

- Вот они вас и захватят, посидите пока,- сказала мне бухгалтерша.

- Тише! Умоляю, тише,- простонала коротконожка,- артистка в образе.

Все затаили дыхание и смотрели, как «артистка в образе» с отрешенным лицом говорила по телефону.

- Солнышко,- ворковала она,- ты не жди меня вечером. Съемки будут до полночи. Котлеты в холодильнике, поджарь себе. Пей чай с лимоном и жди, когда приду.