Лазарь Карелин - Девочка с красками

Она боялась, что её сейчас станут прогонять отсюда, а ей обязательно надо было ещё хоть раз, хоть через зарешечённое окно поглядеть на мать.

Таня завернула за угол дома. Здесь было лучше: эта сторона здания выходила в тихий и зелёный переулок. Здесь даже акации в палисаднике росли по-настоящему, как перед обычным домом, щедро даря ему тень и нехитрые свои жёлтые цветочки.

Вот и ещё одно окно, жаль, высоко приподнятое над землёй. На окне тоже решётка, но рамы отворены, а на подоконнике виднеются даже горшки с цветами. Таня заспешила к этому окну, очень вдруг понадеявшись на эти цветы в горшках. Мама там. Таня смело ухватилась руками за решётку, подпрыгнула и повисла на ней.

Да, она не ошиблась: совсем рядом с окном сидела, устало склонившись над столом, её мама. Совсем не такая, как там, в зале суда, а такая, как дома, когда ей бывает невесело. Теперь Таня знала: в такие минуты мама думает о своей ссоре с мужем. Значит, вот и сейчас она думает об этом?

- Мама, - шёпотом позвала её Таня. - А я была у папы. А потом мы ходили по городу, а потом… Хочешь, я его позову.

Мать вскинулась, наклонилась к окну.

- Не смей!

Их разделяла решётка, и Таня никак не могла поближе придвинуться к матери, да и висеть всё время на руках было трудно.

- Я сейчас спрыгну, - сказала Таня. - Ещё только гю гляжу на тебя немножко и спрыгну.

- Ты ела хоть что-нибудь за целый день?

- Нет, но я не хочу, совсем не хочу. Мама, почему вы не можете помириться?

- Целый день ходишь голодная!- горестно проговорила мать. - Ну что мне с тобой делать? Я же всё тебе оставила - только открывай рот и ешь.

- Мама, почему же вы так? - спросила Таня. Она спешила с самыми главными вопросами, потому что руки отказывали ей и, как она ни напрягалась, пальцы начали уже разжиматься. - Неужели ты не можешь с ним помириться?.

- Это всё не просто, дочь.

- Не хочешь? - Таня держалась теперь только на кончиках пальцев.

- А он?

- Я спрошу его! - обрадовалась Таня и выпустила из рук решётку.

- Не смей! - услышала она громкий, гневный даже голос матери. - Стой там под окном! Сейчас я отведу тебя домой! Слышишь, стой и жди меня!

- Стою и жду, - тихо, печально отозвалась Таня. - Значит, не хочешь?..

Николай Андреевич вернулся домой, то бишь в свой неприглядный гостиничный номер. Он подгадал ко времени, когда солнце, идя на закат, заглянуло к нему в номер, так всё тут сразу высветив и выжарив, что, едва переступив порог, Николай Андреевич задохнулся от духоты и ослеп от жестоких лучей. Как пойманный в западню, он заметался от стены к стене, ища здесь хоть какую-нибудь тень. Наконец забился в самый угол за спинку кровати, сев на пол, и затих, упёршись головой в кулаки.

Он не слышал, как к нему постучали, не слышал, как отворилась дверь, и поднял голову лишь тогда, когда на пороге выросла длинная, сутуловатая фигура Дмитрия Ивановича Черепанова.

- Вот пришёл с тобой поговорить, - произнёс он странно, как-то медленно и весомо, будто желая вложить в эти свои слова какое-то особое значение. - Не прогонишь?

Старик тоже притулился за спинкой кровати рядом с Николаем Андреевичем. Они переглянулись, удивились друг другу, нелепым своим позам, но так и остались сидеть на полу, затаившись от изничтожающих солнечных лучей.

- Разговоры-то у меня невесёлые, станешь ли слушать? - снова заговорил старик. И снова медленно как-то, будто торжественно прозвучали его слова.

Николай Андреевич насторожился:

- Про меня, что ли? И вы тоже, Дмитрий Иванович, с осуждениями?

- Нет, Коля, про себя. Ты молодой ещё, успеешь ещё разобраться. А вот я… Скажи-ка мне, дочь ты мою там где-нибудь не встречал?

- Года два назад виделись в Москве. Ехала на курорт, заходила.

- Да ну?! Да ну?! - встрепенулся старик. - Стало быть, видел, разговаривал? - Он поднялся быстро на ноги и, запамятав, широко шагнул навстречу убийственно прямым лучам.

Николай Андреевич посмотрел на него - вот такого, до мельчайших подробностей высвеченного солнцем, и внезапно усмотрел в стариковском лице ту роковую примету жизненной недолгости, которая порой проглядывает в старом лице, как бы оповещая о скорой беде. А ещё сегодня утром старик казался совсем иным, по-стариковски подсохшим, пригнутым, но крепким.

Николай Андреевич вскочил и стал усаживать старика на стул, испуганно всё заглядывая в его омертвелое лицо, в это двойное лица выражение, где живое уже зримо начинает вытесняться мёртвым.

- Что с вами, Дмитрий Иванович?

- А что? Со мной ничего! Ты это зачем так смотришь на меня? Не отпевать ли вздумал? Вот что, расскажи-ка лучше о дочке.

- Что же рассказывать? - усаживаясь напротив старика на свою высокую, нелепую, скрипучую и трясущуюся кровать, спросил Николай Андреевич.

Что ни слово, то что-нибудь звякало, сотрясалось в кровати. Сидеть на ней и говорить надо было сторожась.

- Какая она? Ну какая? - Старик вдруг начал сердиться. - Неужели не понимаешь?! Ну какая? - Он вскинул руки с узловатыми нервными пальцами и, словно лепя что-то в воздухе, стал нежно и быстро поводить ими. - Я её плохо стал видеть, - тихо сказал он. - Забывать стал. Только, когда во сне вот приснится… Рассказывай!

- Меня обрадовала в Лене её какая-то оживлённость, радостность, - сказал Николай Андреевич.

- Так-так, так-так!

- Ведь мы много лет не виделись, а она будто и не постарела. Даже что-то иное, наново молодое объявилось в ней.

- А почему? Возможно ли это? Как же? Годы-то идут и для неё?

- Мне думается, разные у человека годы бывают, Дмитрий Иванович. Если человек счастлив, то год-другой его не старит, а даже молодит.

- Счастлив? Стало быть, счастливою её увидел? А про отца она спрашивала?

Николай Андреевич поймал на себе упористый взгляд старика и собрался было покривить душой, сказать, что спрашивала, хотя Лена за те три дня, которые они встречались в Москве, ни словом единым не обмолвилась об отце, но старик не дал солгать ему.

- Молчи, - сказал он. - Знаю: не спрашивала. - Он чему-то вдруг улыбнулся. - Знаю, моя порода. - Старик медленно поднялся со стула, медленно, тяжело согнувшись, побрёл к дверям. Уже с порога, всё так же медленно, трудно переставляя ступни, обернулся. - Ты вот что, Коля, дочерью своей не пренебрегай. Значительная она у тебя, удавшаяся. Ты вот что, Коля, всё только про себя да для себя не думай. Ты о ней подумай. Может, не ты художник-то, а она художник-то. Может, в том и удачливость твоя, что она есть. Ты меня извини, я поучать сроду не любил. Это я не тебя, это я себя по лицу стегаю.

Старик снова двинулся вперёд, медленно, трудно поворачивая своё тело к дверям, ещё более согнувшись, как-то разом, вот прямо на глазах, одряхлев, поникнув.

- Погодите, Дмитрий Иванович, постойте! - кинулся к нему Николай Андреевич. - Вам трудно сейчас идти. Посидите, отдохните немного.