Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

И вот Мишка снова скачет в ночное. Рядом едут Петька и Семка, а чуть поодаль трусит на меринке дед Веденей. Едет старик в луга не потому, что тетя Луша не доверяет ребятам одним пасти лошадей, — самому захотелось вспомнить молодые годы, взглянуть на ночные приворгольские луга.

— Дедушка! А правда, что у тебя свои лошади были? — спрашивает Петька, придерживая шуструю лошадку.

— Двух кобылок держал, в извоз нанимался. А как сорганизовали колхоз — записался и я с Григорьем, а лошадей свел на обчественную конюшню.

Григорий, сын деда Веденея, как и все, — на фронте, моряк, где-то на севере воюет. Дед Веденей часто его вспоминает. Вот и сейчас при упоминании сына он горестно вздохнул и сказал, больше себе, чем ребятам:

— Давно что-то не пишет Григорей-то, охо-хо! Жив ли?

— Должно быть, жив, дедушка, — успокоил Мишка. — Просто на войне писать некогда. Если бы убили, похоронку бы принесли, как вон Коновалихе.

Ничего не сказал больше за всю дорогу дед Веденей, только вздыхал громко.

Табунок, как только свернул в луга, так сразу и разбрелся, растаял в сумеречной округе.

По привычке перво-наперво стали ладить костер. Ребята сбегали в лозняк, сломили сухостойную лозинку, сучьев на растопку насобирали. И вот уже огонь пляшет перед глазами, жарко обдает лица, делая все вокруг таинственным. И недалекое всхрапывание пасущихся лошадей тоже приобретает загадочный, тревожный смысл.

— Деда, а почему Горюч-камень так зовется? — нарушает тишину Семка.

Дед Веденей с минуту молчит, посапывая, раскуривает от костра погасшую цигарку. Потом пытливо взглядывает на обращенные к нему мальчишечьи лица, отзывается:

— Есть, стало быть, причина. Слыхивал я от своего отца, а тот — от своего деда, одну легенду про Горюч-камень.

— Расскажи, дедушка! — почти хором встрепенулись ребята.

Дед Веденей снова затих, усердно посасывая цигарку и, видимо, собираясь с мыслями.

— Давно это было, не одну сотню лет тому, когда еще князья на нашей земле народом правили. Было и тутотко княжество, Воргольским называлось. И был, стало быть, князь, главный надо всеми…

— Верно, мы в школе проходили, — встрял Мишка. Но Петька толкнул его локтем: — Не мешай!

— И была тогда война с Батыем, Поналетело ворогов на Русь-матушку несть числа. Да только не согнулся русский народ, не стал на колени. Тогда все мечами да копьями воевали, орудиев, как сейчас, не было. Брали мужики мечи да копья и гуртом шли с ворогом силой меряться. Ну а поскольку ордынцев была тьма-тьмущая, то тяжелехонько приходилось русским, бывало, что до единого погибали. Вот и на том поле, что за Горюч-камнем, в битве полегла вся дружина, один князь и остался. Бился, бился он в одиночку-то, да рука устала мечом взмахивать. И в ту пору видит князь — взлетел черный ворон и камнем бросился в пропасть. И вспомнил тут князь то место, где берег круто к реке обрывается. Дал он шпоры своему коню и к самой круче на всем скаку правит. А ордынцы на своих лошадях — за ним, не хотят его живым из рук выпустить. Не подвел конь князя, не дрогнул — рухнул с обрыва на верную погибель, и князь вместе с ним. А вослед — вороги в пропасть загремели— видимо-невидимо их поразбивалось. Те, что в живых остались, глянули вниз, и страшно им стало. Поняли они, что не победить им русских, если один сам себя на смерть обрек, лишь бы в руки не даться, и стольких с собой в могилу свел. Повернули они коней и умчали восвояси.

— Ух, здорово! — воскликнул Мишка. — С такой высоты, и не побоялся! Вот какие смелые были!

— Родину любили очень, — уточнил Петька.

— А Горюч-камнем назвали, как стали потом люди приходить сюда и оплакивать князя и его дружину, — закончил свой рассказ дед Веденей.

Ребята долго сидели молча, не шелохнувшись. Каким-то другим, героическим, стал видеться им темнеющий под звездным небом Горюч-камень. Из-за его громады выглянула, озарив все вокруг желтым светом, полная луна.

Через Казачье, в сторону глухо погромыхивающего фронта, проследовала воинская часть. Шли со скатками на плечах, с винтовками за спиной бойцы, ехали грузовики с пушками и дымящимися кухнями, фургоны с красными крестами на боках, обочь большака скакали всадники, в красноверхих кубанках.

Передние роты уже приближались а Хомутовскому лесу, а хвост колонны только еще втягивался в село — солдаты шли на запад, навстречу рвущемуся в глубь страны врагу.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Мишка. — Петь, как ты думаешь, сколько тут — тыща?

— Дивизия — не меньше, — авторитетно определил Петька и добавил: — В Чернаве будут ночевать, если у нас не остановились.

Ребята ехали на подводе в ту же, что и воинская часть, сторону — их послали в лес за орешником на обрешетку крыши коровника.

Вдруг ребята примолкли и уставились на едущего верхом на коне мальчишку в солдатской гимнастерке, в кирзовых сапогах и в кубанке. Завидев едущих на подводе, тот приосанился в седле и дал коню шпоры.

— Смотрите! Да он с нас, а то и меньше! Вот счастливчик! — не удержался Семка.

Петька отвернулся, пораженный, как и его друзья, невыносимой завистью к маленькому солдату в кубанке, и ударил лошадь кнутом — телега затарахтела по рытвинам. Ребята крепко уцепились за передок подводы…

К вечеру они все были в землянке. Мишка сидел за столом на командирском месте и выводил на тетрадном листке карандашом, повторяя вслух:

«Заявление командиру дивизии. Просим взять нас с собою на фронт, бить немца. Мы умеем стрелять и даже рвать гранаты…»

— Ну про гранаты вычеркни — не поверят еще, — перебил Петька.

— Ладно, «…умеем стрелять и будем ходить в разведку». Что еще?

— Да хватит, небось. Давай распишемся.

Через полчаса ребята резво шагали по Афанасьевскому большаку. До Чернавы — пятнадцать верст и надо было спешить.

К рассвету они уже подходили к Чернаве, большому селу, привольно раскинувшемуся по берегам Быстрой Сосны. Семка набил на пятке мозоль и прихрамывал.

— Подведешь ты нас, тюха, со своей ногой! — сердился Петька. — Нельзя тебе на глаза командиру показываться, понял?

— Это я здесь хромаю, а там не буду, — заверил Семка. — Я чунки сниму.

Наметанным глазом Петька безошибочно определил, где находится штаб. К школе то и дело подъезжали всадники, не расседлывая коней, привязывали их к палисаднику и взбегали по ступеням лестницы парадного подъезда.

Заняли удобную позицию под раскидистым вязом и решили ждать. Семка сорвал лист подорожника, привернул его к больной пятке и снова, морщась и сопя, натянул чунок.

— Говорю тебе, не суйся, сиди здесь и сопи в две дырки, — приказал недовольный Петька.

— Ладно, — виновато отозвался Семка.