Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

…На третий день молотьбы ночная сторожиха бабка Устя пожаловалась бригадирке, когда та пришла утром на ток:

— Сыскивай-ка, Лушенька, другого караульщика, а меня уволь. Я еще пожить хочу…

— Ты чего это, бабка Устя? Аль что тебе тут угрожает — сиди себе да постукивай в колотушку.

— Угрожает не угрожает, а скажу я тебе, кто-то на ток шастает. Нонече вот явственно слыхала, кто-то как шмыгнет от вороха на Конов огород! Вот те Христос! Я так вся и перепужалась. Стучу колотушкой, а у самой зубы что тебе колотушка выстукивают…

— Приходили, говоришь, на ток? — насторожилась Лукерья.

— Приходили, золотко мое, приходили. А кто — во тьме-то рази ж углядишь!..

Бабка Устя покопала палкой солому под ногами и опять за свое:

— Уволь меня все-таки, Лушенька, за ради бога от этого дела!

— Ну, а кто ж караулить-то будет, бабка Устя? Ведь все при деле.

— Ну дай мне тогда какое-нито ружьишко! Все не так боязно будет. А то что я сделаю с одной-то колотушкой…

— Нету у меня ружья, где я его возьму. А насчет вора что-нибудь подумаем. Только замену не проси и не жди, некем тебя заменять — каждый человек на счету.

— Ну да ить чего поделаешь, придется, видно, караулить. Я ить понимаю, Лушенька, все понимаю…

— Слыхали, кто-то на ток по ночам похаживает, зерно ворует, — сказал друзьям Мишка.

— Ну и што иж того! — нисколько не удивился Дышка.

— Как что! — возмутился Венька. — А разве же это нас с тобой не касается! Мы землю пашем, сеем, молотим вот, паримся, а какой-то паразит его растаскивать будет! А мы, по-твоему, должны глаза закрыть — пусть себе волокут. Нетушки! За это зерно, брат, дед Веденей жизнь отдал, понял!

— Да я ш вами шеликом шоглашен, — отозвался Витек. — Но што мы шделаем?

— После работы что-нибудь вместе придумаем, — заключил Мишка.

Когда на село опустились сумерки, Мишка открутил в огороде от плетей огромную тыкву, выковырнул из нее середину и сделал ножичком сквозные прорези глаз, носа и рта. А Веньку попросил принести простыню и поискать дома огарок свечи. Прихватив с загнетки спички, Мишка забежал за друзьями, и они отправились на ток.

Бабка Устя, завидев ребячьи фигуры в сгустившихся сумерках, громко заколотила колотушкой.

— Бабка Устя! — донесся до нее голос. — Не бойся, это мы.

— Чего вам, окаянные, тут надобно! — заворчала та. — Пошто не спите, честной народ пужаете?! Вот как тресну колотушкой, будете знать!..

Мишка быстро ввел сторожиху в свой замысел, и та помягчела. Условились, как только она заслышит вора, подаст знак — часто заколотит колотушкой.

Ребята присели на солому и, прижавшись друг к другу, стали ждать. Молчали. Мишке вспомнились фронтовые друзья. Венька думал о Варьке, своей младшей сестренке: последнее время та стала часто грустить, вспоминать отца, а то, глядишь, и тихонько заплачет. Скажешь ей: ну чего ты? — а она еще пуще зайдется. Зря ей тогда сказали про похоронку…

А Витек Дышка вспоминал родную Залегощь, куда его тянет всегда-всегда. Можно бы, наверное, и ехать туда, ведь немца, говорят, прогнали. Но мама что-то медлит, прознала, что дом их спалили фашисты — маскировали свое отступление дымом. А что на пепелище делать! Но не только поэтому тянет мать с переездом: фронт ушел недалеко от Залегощи, могут еще и вернуться немцы-то…

Чу! От молотилки донеслось частое стуканье колотушки — бабка Устя знак подает. Ребята навострили уши: у ржаного вороха кто-то возился, слышалось шуршание зерна.

— Пошли, — шепнул Мишка. Ребята присели на корточки, зажгли, закрываясь полой пиджачка, огарок свечки, сунули его в пустотелую тыквину. Венька взял ее в руки, мигом взобрался на шею присевшего Мишки и накрылся с головой простыней. Мишка распрямился и медленно пошел вперед. По току двигалось страшное привидение, в белом, с горящим изнутри черепом. Оно безмолвно приближалось к вороху зерна, где затаился кто-то… И тут тишину вечера прорезал истошный крик:

— А-а-а! Помогите! Помогите! Свят, свят, свят!..

Ребята без труда узнали голос Аринки Кубышки и ее толстую низенькую фигуру, бросившуюся наутек с тока. Преследовать ее не стали. Зачем? Знали, что ее ноги уже больше не будет здесь…

— Ну и придумщики! Ну и мастаки! — восхищенно покачивала головой караульщица. — Такое, спаси Христос, отчебучили, что и у меня-то мурашки по спине пошли!

— Все, бабка Устя! Теперь тебе и ружья не потребуется! Сторожи себе спокойно, колоти в свою колотушку!

И Мишка, забросив ненужную больше тыкву, пошел с друзьями с тока.

Григорий позвал Мишку и Веньку в ночное.

— Как смеркнется, приходите на Киндинов двор: погоним табун к Горюч-камню. Накопайте картошки — печь будем.

…Над угрюмой глыбой Горюч-камня повисла тонюсенькая серьга молодого месяца. Она озаряет скупым, безжизненным светом и раскинувшуюся внизу луговину, и тусклые воды Воргола, и небольшой холмик на самой вершине Горюч-камня — Петькину могилу.

Тишина. Слышно, как на недальнем лугу пофыркивают пасущиеся кони, шумит на быстрине речка, да иногда где-то жутко прокричит незнакомая ночная птица…

Григорий остался внизу на лугу ладить костер, а Мишка с Венькой, вскарабкавшись по каменному склону на кручу Горюч-камня, молча стоят у могилы друга.

Мишка попытался представить себе, как погибал их вожак вот здесь на открытом ветрам крутояре. Отсюда видно все Казачье, и Петька, под дулами вражеских автоматов, как бы держал перед земляками свой последний тяжелый экзамен.

— Миш, а вот тут немецкие мотоциклы стояли, — сказал Венька, отойдя немного от кручи. — Отсюда они стреляли в него…

Венька наклонился и зашарил рукой в траве.

— Ого, вот гильза! Другая!

Мишка подошел и, опустившись на колени, тоже стал искать. Нашел такую же заржавевшую немецкую гильзу. Подбросил ее на ладони: может, из нее вылетела пуля, пробившая Петькино сердце!.. В траве что-то блеснуло. Мишка поднял ножичек, трофейный, с белой костяной ручкой! Севкин ножичек, который Петька тогда, в день гибели друга, взял себе. И Мишка положил неожиданную находку в карман.

Внизу, на разлужье, загорелся костер. Он засветился в беспредельном ночном пространстве красной негасимой точкой, и ночь была бессильна пред ним, таким маленьким и упорным.

— Пошли! — позвал Мишка Веньку. И они заскользили по каменной круче к Ворголу.

Лошади разбрелись по лугу.

— Не убегут, дядь Гриш? — забеспокоился Венька.

— Зачем им бежать от такой благодати…

Ребята постлали на траву пиджачки, легли и стали смотреть на жаркое пламя костра. Сухие ивовые сучья горели дружно, потрескивая и постреливая по сторонам искрами. Мишка до мельчайших подробностей вспомнил другую, предвоенную ночь тут же в ночном. Тогда вот так же у полыхавшего костра сидел седоусый дед Веденей и рассказывал о Горюч-камне. Знать бы ему тогда, что его красивая и гордая легенда вдохновит Петьку на не менее прекрасный подвиг! А разве совершенное самим дедом Веденеем — не подвиг? И вот теперь сидит у точно такого же костра сын его, бывший моряк, изувеченный в сражении за Родину. И он, Мишка, тоже пришел сюда с поля боя…