Василий Никонов - Сохатёнок [Повесть]

Лосёнок только начинал жить. Он слышал гром в лесу. На моторной лодке гром был другой, без порохового дыма, без пламени. Вот ещё один гром — от железного чудища, что весело катит по дороге, пыхтит, стреляет трубой. Малышу кажется: этот гремучий дымный ком катится на него. Он смотрит на Максима, на Петю, те идут спокойно, не обращают внимания. Значит, и ему нечего волноваться. «Первушинский трактор», — говорят между собой ребята.

«Трактор» звучит трескуче, как «Андрон». На нём сидит чёрный тракторист Первушин, улыбается, приветливо машет кепкой.

— Как зовут? — спрашивает ребят.

— Малыш, — ответно кричит Максим, — Малышок!

Тракторист опять улыбается, опять машет кепкой. «Хороший», — решает сохатёнок. Он уже усвоил: кто улыбается, тот добрый.

Бочку и Карьку Малыш признал с первого знакомства. Скорей всего, потому, что за бочкой вышагивал его спаситель — дед Лукьян. В одной руке старик держал палку с кожаным ремешком, в другой — вожжи. В кнуте Карька не нуждался. Он был опытным конягой, исправно нёс водовозную службу. Добросовестно тянул бочку в гору, покряхтывал, пофыркивал: мол, тяжело, а что делать? Хорошо знал дорогу, изучил все остановки: заворачивал в детские ясли, в пекарню, в общественную баню. После них — во все дома, в которых не могли обойтись без дедовой воды.

— Сначала обчественные дела, а там все остальные, — учил дед Карьку. И тот кивал, соглашался, потому что дед рассуждал справедливо.

Малыш увязался за стариком и лошадью, потащил за собой Максима с Петей. И не ошибся. Карька заученно стал возле бабкиной бани. Старуха вынесла две краюшки хлеба, тёплого, недавно испечённого, посоленного крупной серой солью, пахнущего травяными настоями, сладостью меда. Одну дала мерину, другую — сохатёнку. Малыш жевал, закрыв глаза, растопырив ноги, выпятив губы. Всем видом показывал, как вкусен хлеб старухи.

Карька жевал устало, по-стариковски. Он получал такую порцию каждый день.

…Вернувшись домой, ребята загнали Малыша в загородку, сами пошли обедать. Петя сел у окна, чтобы видеть лосёнка.

Малыш лёг на траву, закрыл глаза, расслабил уши.

Из-за гребнистых гор ползли белые облака, клубились, курчавились, густели. Над рекой метались быстрые стрижи. На той стороне рыбак ставил сеть, толкал лодку против течения. По зелёному лугу разбредались пёстрые коровы с телятами.

Утомлённый впечатлениями дня, сохатёнок задремал.

Ребята затевают новую постройку — крепкий загончик для Малыша.

Максим приносит жерди, Петя достаёт топор, пилу, гвозди.

Топор с пилой остались от отца, он любил рубить, строгать — плотничать. Всегда что-нибудь мастерил для ребят, для зверофермы. И этот просторный дом построил собственными руками.

Максим пробует пальцем остриё — так делал отец, — берёт длинную жердину, тешет с одного конца, заостряет колом. С другого отрубает метра два с лишним.

Кол он забьёт в землю. И второй забьёт, и третий. К этим кольям привяжут жердины. Почаще, чтоб не пролезла собака. Потом переплетут прутьями. Дверку устроят со стороны дома. Сделают всё как полагается.

— Возьми нож, нарежь прутьев, — говорит брат Пете.

Малыш поднимается, идёт вслед за Петей. Ступает медленно, красиво перебирает белыми ногами. Голова поднята вверх, уши торчком — на страже. «Телёнок на ходулях, — говорит про него бабка Феня, — только голова длинная».

Придумала: «Телёнок на ходулях». А вообще-то интересно: все четыре ноги белые.

— Иди, иди! — погоняет Петя. — Скоро я сделаю тебе узду и седло. Будешь работать. Все должны работать. Понимаешь?

Малыш кивает длинной головой. У Пети добрый голос — значит, он в хорошем настроении. Они идут на речку. Это Малыш любит. Петя обтирает его каждое утро — приучает к купанию. Объясняет, что так делают все знаменитые пловцы, все «моржи». Привыкают к комнатной воде, к холодной — из крана, к ледяной — в проруби. Сохатёнку не нужна прорубь, хватит реки. Но, как говорит Стась Чубарёнок, важны система и дисциплина. Система у них отрабатывается, дисциплина — с этим похуже. Всё-таки сохатёнок — не человек.

Максим выносит широкую скамью, ставит на неё табуретку, залезает наверх. С этой вышки он забивает первый кол. Бам! Бам! Бам! — бьёт топор по дереву. Ах! Ах! Ах! — отвечает земля.

Крепко выходит, прочно, по-отцовски. Отец любил так работать: широко, размашисто, с выдумкой. Когда был в настроении, всё кипело в руках. Встанет на срубе, вскинет руку с топором, крикнет матери: «Эге-гей! Давай-давай! Не задерживай!»

С той же высоты Максим видит, как из сельсоветовской избы выходят двое, идут по дорожке к дому Трухина.

Один из них, мужчина лет сорока, плечистый, плотный, бывший моряк Алексей Чубаров — председатель сельсовета, другой — Володя Синчук, молодой парень, худощавый, со спокойным взглядом. Он — охотинспектор. Приехал по заданию охотничьего хозяйства, да вот задержался. Другие дела оказались важнее.

На полпути им встречаются дед Лукьян и бабка Феня. Старик идёт домой, бабка увязалась за ним: посмотреть на сохатёнка, как он пьёт молоко из соски.

— Вы-то мне и нужны! — здоровается Чубаров. — Пойдёте с нами по важному делу.

— По какому? — вострит уши Бормаш. Что-то обрывается у него внутри, мелкая дрожь ударяет в пятки. «За сохатнхой идут, чует моё сердце, за ней!»

— К Андрону зайдём. — Алексей поправляет флотский ремень. — Опять сбраконьерничал мужик. Составим акт, а вы — за понятых.

— Кто сказал? — хитрит старик. — Может, брехня какая?

— Кто сказал, тот сказал. — Чубаров понимает, куда клонит Бормаш. — Наше дело — найти, наказать.

— Чевой-то, Лексей, говоришь? — спрашивает бабка.

— К Трухину зайдём, потолкуем!

— A-а! Чайку попить? — догадывается старуха.

Бормаш крякает, сутулится, соображает, как быть. Кто-то подстерёг браконьера, не иначе. Как бы на меня не подумал Андрюха. Я да ребята — свидетели, больше никого не было.

— Не гожусь я в понятые, — крутится Бормаш. — Грамоты нет, соображения не хватает.

— Тут грамота не нужна. — Председатель смотрит на Лукьяна.

— Всё равно — не могу, и всё!

— Почему? Ну-ка объясни!

— Не могу! — режет старик. — А силком не имеешь права!

— Силком — да, — соглашается Чубаров. — Но запомни: обязательно докопаюсь я до твоей причины.

— Ты про чё это? — интересуется старуха.

— Про то, про это, про зиму и лето! — злится Чубаров. — С каких пор браконьеров стали бояться? Соберу собрание, расскажу про вас, молчунов. Чтоб Трухин не радовался!