Леонид Фролов - Жемчуг северных рек [Рассказы и повесть]

— А за седьмой?

— И за седьмой тоже. Это само собой. А он — отличник, должен знать и за следующий, учитель же на него опираться будет во время объяснения нового материала. А какая на Дмитрия опора, если он даже учебник не пролистал?

Ну, хорошо, ты, Аличек, учебник просматриваешь, а вот у Тишки учительница, наоборот, советует вперёд не забегать, а то неинтересно будет в классе сидеть. Тишка ничего не сказал про учительницу, но в мыслях-то для себя решил: нет, не получится у Алика с Митькой мира, не поставит Алик Митьку в одну шеренгу с собой подваливать траву на лугах новой косилкой, какую-нибудь да найдёт причину, чтобы отказаться от такого напарника.

— Наверно, Мите некогда было учебник листать: у него столь работы…

— А я баклуши бью? — рассердился Алик. — Вы почему в Полежаеве так настроены: только физическую работу цените? А если человек умственным трудом занят — он что, бездельник?

— Да нет… почему? Мы так не думаем…

— А Павла Ивановна меня чуть ли не тунеядцем обозвала.

Тишка поник головой: с Аликом много не наспоришь, загонит в угол. И всё же Тишка сделал ещё одну попытку заступиться за Митьку:

— Да он же тебе поверил, что ты всё знаешь: ты же книжки показывал…

— «Книжки, книжки»… — передразнил Тишку Алик. — А в книжках что было написано? — Он вперил в Тишку злые глаза. — Читаю на память: «В 1871 году из Олонецкой губернии были отправлены царице одиннадцать необычайно больших, идеально круглых голубых и розовых жемчужин…». Где Олонец на карте? Вни-и-зу Белого моря! А на противоположном-то берегу — Кемь! Он что, не мог посмотреть, когда учебник перед ним на столе лежал?

Тишка за девятый класс учебника по истории даже в руках не держал (вот если б Славкин, за пятый!) и, есть там что-нибудь об Олонце и Кеми, судить не брался. Наверно, есть, поскольку председатель колхоза колол им этим глаза.

— Надо было у Зиновия Васильевича спросить, — бесхитростно решил Тишка.

Алик воздел руки к потолку:

— Да ты что? Ты нас за олухов царя небесного принимаешь?

Опять Тишка не угодил. Думал, Алик с ним согласится. Чего же проще-то было спросить у Зиновия Васильевича про Кемь, он её знает — и не надо было бы на Митьку напраслину возводить… Жили бы в мире.

— Тихон, ну скажи мне: зачем нас учат? — подступил Алик к Тишке, и Тишка уже не рад был, что вспомнил про председателя. — Не для того ведь, чтобы в одно ухо влетало, а в другое через пять минут вылетало?.. Не для того?

— Не для того, — уныло согласился с ним Тишка.

— Вот именно, не для того, — подтвердил Алик. — Мог же он меня наставить на истинный путь? Мол, Альберт, я по истории смотрел: есть река Кемь в Карелии, не о ней ли в журнале речь? Проверили бы…

«Ага, тебя наставишь на истинный путь, — подумал Тишка. — Ты и слушать никого не хотел, летал, как сокол…»

— А он ни единого слова, — изводил себя Алик. — Из-за него время ухлопали.

— Да ладно, Альберт, теперь уж чего, — подсунул ему примиряющую мысль Тишка, и Алик ухватился за неё:

— Да, действительно, теперь уж чего…

Видно, и самому надоел свой нудёж. А то до того разошёлся, что у Митьки будто и имя забыл: всё «он» да «он»…

Тишка, нащупав ниточку, за которую можно тянуть, выставил ещё один козырь:

— Сходили, хоть в чистой воде покупались, — и метнул на Алика осторожный взгляд. — А то после Берёзовки-то кожа чешется…

— Действительно, — согласился Алик, но Тишка не понял, с чем он согласился — с тем ли, что хорошо было купаться в Керети, или с тем, что после Берёзовки чешется кожа.

Перед открытым окном промелькнули Славкины, в цыпках, ноги.

— Тишка, куда тебя леший унёс? — надрывал Славка свои голосовые связки.

Алик, услышав его крик, встрепенулся:

— О-о, Вячеслав… — и подскочил к подоконнику, но Славка уже завернул за угол.

— Ти-и-шка! Коровы нет дома — иди искать! — прилетел оттуда его расстроенный зов.

Тишку заботной силой подняло с табуретки и вынесло на улицу. Славка стоял у крыльца и крутил босой пяткой в земле углубление.

— Тишка-а! Коровы нет! — истошно кричал он, не глядя по сторонам и не видя Тишки, но зная, видимо, что он где-то здесь.

— Ну чего орёшь-то? Чего орёшь? — успокоил его Тишка. — Сейчас найду.

Он выбежал за угол, а корова тут как тут, у канавы, и щиплет траву.

Ну, братец, и слепой же ты…

Тишка погнал корову домой, а Алик, высунувшись из окна до пояса, уже возбуждённо махал рукой:

— Вячеслав, заходи! Идея есть!

Славку долго упрашивать было не надо, тут же юркнул под сельсоветское крыльцо.

Зиновий Васильевич, вернувшись с Керети, первым делом направился к силосной яме. Всё-таки тревога грызла его: не выдохлись ли с непривычки помощники? Ему хорошо было известно: ладится только та работа, в которую люди втянулись. Уж тогда её сделают, как бы тяжела она ни была.

Силосование, как и всякое страдное дело, идёт на измоте сил, и человек может на нём надорваться. Надорваться не столько физически, сколько морально — устать от однообразия, от конвейерности труда. Конечно, у ребят была опытная мать-наставница: лучше Павлы Ивановны вряд ли кто сумел бы организовать работу — приободрить, когда кто-то отчаялся; похвалить, когда силы у человека кончились; увлечь, когда кому-то стало неинтересно. Но Павла Ивановна и сама не железная — ей ведь не тридцать годков. Её-то кто утешит, когда она выдохнется, когда, изнемогая, признается: «Всё, ребята, никаких сил не осталось…»

Зиновий Васильевич выбежал по тропке на взгорок — а у ямы праздник. Павла Ивановна, как молодая, руки взняла над головой и, похоже, пляшет.

Яма-то (вторая яма!) почти полна осоки. Даже Никола не скрыт срубом, а виден весь до колен. Павла Ивановна, огрузая в траве, и в самом деле притоптывала.

— А ещё такая частушка есть, — вспоминала она и опять вздымала руки над головой:

Ноги у неё под частушку куролесили. Павла Ивановна путалась ими в траве, но находила откуда-то силы, не падала, а шла и шла по кругу вперёд. За ней, горя разрумянившимися щеками, высунув язык от усердия, подпрыгивал Никола. Даже у Славки слиплись от пота волосы. Даже он пружинил осокой, как вприсядку летел. За ним двигались, поводя плечами, мальчишки, девчонки. Зиновий Васильевич не всех знал по имени, но о каждом, конечно, мог сказать, кто чей: вон тот, веснушчатый, — продавца Аркадия Ильича сынок; голубоглазая девчушка, упревшая до того, что на лицо нальнуло травы, как тенета, — дочка директора школы Неганова; насупленный мальчуган, похоже, выдохшийся, но упрямо скрывающий усталость, — внук ветфельдшера Злобина.