Юлия Яковлева - Жуки не плачут

— Ты что? — смотрел на Лушу.

Так удивился, что ему даже не было больно.

— Дура!

И бросился вон.

Ботинки его так и остались у стены.

Таня стояла на обочине, когда грузовик остановился. Грузовик наш, советский — она уже научилась их различать.

Это успокоило.

Она вышла.

Люди в кабине о чем-то посовещались: смотрели то друг на друга, то оба на Таню. Шофер и девушка в пилотке. Хлопнула дверца.

Девушка обошла грузовик спереди.

— Кис-кис-кис, — обрадовалась она.

От ее руки пахло говяжьей тушенкой.

— Кис-кис-кис, — звали по-русски румяные губы.

Тане стало стыдно за свою свалявшуюся шерсть. «Сейчас она увидит, какая я грязная и поганая».

— Кисонька.

«Дура, — обругала Таня себя. — Могла бы раньше и полизаться». Она это как-то сразу забросила: раз провела языком — чуть не стошнило. И бросила.

Девушка улыбалась. Таня попятилась. Все равно ничего не выйдет. «Сейчас она увидит, какая я блохастая».

— Иди сюда, милая. Ты что это здесь одна? Ничья? Ничья. Кис-кис-кис.

Таня подняла хвост. Запах тушенки тут же схватил ее за нос, потянул с обочины. Притянул к девушке в гимнастерке.

Рука погладила пыльную Танину голову. Мягкая, ласковая.

— Что, очень грязная? — донеслось из кабины.

— Ну так.

«Очень», — поняла Таня. Чуть не померла от стыда.

— А лишай?

— В целом вид здоровый. Сойдет.

Ласковая рука крепко сжала Танин загривок. Земля провалилась. Понеслись вниз трава и обочина. Перед глазами — но все такое же недостижимое — было небо. Таня висела, обмякнув. Хлопнула и вторая дверца. Грохнул откидываемый борт.

Таня завыла, попыталась полоснуть когтями. Тщетно. Тело как чужое. «Точно. Так всегда», — в бессильной ярости вспомнила она. Кошки, которых держали за шиворот, висели, подтянув к животу задние лапы, поджав хвост, беспомощно выставив передние. С тупым стеклянным взглядом. Теперь такой вот беспомощной и жалкой была она сама. Попыталась зарычать. Получилось сдавленное: «Ы-ы-ы».

Шофер уже нес клетку.

«Живодеры», — ахнула Таня. Все из-за грязной шерсти. Из-за того, что противно было себя вылизывать. Вот и получила.

— Ну, Мария, как ты и хотела, — радостно сказал шофер, распахивая дверцу. — Круглое число.

— А я знала, Петр Петрович! Я оптимистка! — Мария стала опускать Таню в клетку задними лапами вниз. — Я знала, что в последний момент найдем.

Пальцы выпустили шкирку.

— Полна коробочка.

Танино тело ожило. Она бросилась прочь. Ударилась о металлическую сетку. Задвижка щелкнула.

Таня попыталась хотя бы достать когтями — пропадать, так с музыкой. Но клетка уже плавно неслась по воздуху. Держали ее за ручку на длинной палке.

Таня заорала. Перед ней вырос зев кузова.

Оттуда повеяло тьмой и множеством дыханий.

— Тьфу, грязь теперь будет, — выругался шофер.

Таня с яростью и стыдом поняла, что описалась, обкакалась.

Он стукнул ее клетку в кузов. Зашуршал брезентовый занавес, отсекая дневной свет, надежду, жизнь.

В бензином, тушенкой и мочой пахнущей темноте острые Танины глаза разглядели много клеток.

Множество глаз ответило Таниным: испуганные, вопросительные, злые, отчаявшиеся, унылые, наглые, бодрые, сонные.

Кошки, кошки, кошки.

Заурчал, тряся весь мир, мотор.

«Внешность все-таки важна», — пришла к выводу Таня.

Стук колес убаюкивал. Совершенно чернильная темнота прерывалась полумраком. Только так было понятно, что наступал день. Окон в вагоне не было. Их везли не как пассажиров. Их везли как груз.

«Прикончат, — сначала думала Таня мрачно. — На шапки. На мыло. Все для фронта, все для победы». Но для того, чтобы прикончить, везли их как-то слишком далеко. Шапки можно шить где угодно.

Мысль о скорой смерти ушла. Времени думать о чем-то другом стало вдруг очень много. Только думать и оставалось. Клетки не отпирали. Раз в день — это был день, потому что стоял полумрак, — в вагон с лязгом падал квадрат света: отпирали вагон, отодвигали дверь. Влезал солдат в фартуке. Втаскивал с собой ведро. Лил воду в миски. Выбрасывал за ноги тех, кто не пережил ночь. Война не церемонилась с людьми — с чего бы ей церемониться с кошками?

Глаза с лунным узором. Веера усов и бровей. Шерсть, которую так приятно гладить. И мягкие лапы, которые так неприятно могут выпустить остро наточенные крюки. Но больше всего Тане в кошках нравилась независимость. Они не лезли в душу. Не навязывались. В их сердце невозможно было читать, как по раскрытой книге. Как у собак. Они не служили верой и правдой злодеям или идиотам, как собаки. Собаки казались Тане добрыми наивными дурачками, а у кошек был понимающий вид. Раньше.

«Это все глаза», — решила она. Загадочные. При близком знакомстве она поразилась, какие кошки все-таки дуры. В глазах их она уже не видела загадки — одну пустоту лунного пейзажа.

Такие независимые и надменные в обычной жизни, кошки, попав в клетки, и не думали бороться. Или бежать. Или хотя бы тяпнуть гада в фартуке. Они лизали свой мех, выгибаясь и подняв одну заднюю ногу пистолетиком, чтобы достать себя под хвостом (Таня отворачивалась от омерзения). Большую часть времени спали. А когда не спали — спорили. Каждой казалось, что гад в фартуке неравнодушен именно к ней — налил воды побольше, чем другим. Причем спорили надменно, как герцогини. «Дуры», — обобщила Таня, несмотря на то что коты в этом вагоне тоже были. «Хоть и красивые», — признала она.

— Вонючая, вся в колтунах, фи! — донеслось до Тани.

— Боже, как мне повезло, — в голосе слышался сарказм. — Соседочка — отпад. Дышать нечем.

— Да помойка она, вот и все.

— На себя посмотрите, — робко попробовал вступиться кто-то, очевидно, тоже не вовсе не знакомый со свалками и мусорными баками.

— И ты помойка, — последовало.

Таня усмехнулась.

— И еще ржет, как лошадь, фи!

Таня поняла, что это все о ней.

— Пошла к черту! — огрызнулась она в темноту. Темнота ответила шипением, урчанием. Некоторые урчали с подвыванием.

— А то что? — дразнила из своей клетки Таня. — Ну выйди и раздери мне морду. Выходи. Давай. Что это никто не выходит?

И в тот момент, когда ей уже стало казаться, что она всю жизнь жила в этом вагоне, в этой клетке, в этом качающем, постукивающем мире, стук и качка начали гаснуть. Затихли и кошки. И вдруг вагон ткнулся — клетки стукнули друг друга и так же друг от друга отпрянули. Лязгнула, поехала в сторону дверь.

— Санитарный груз! — заорал голос. — Принимай.

Свежий, мокрый, ни с чем не сравнимый запах рукавом съездил Таню по носу.

Она вскочила на все четыре лапы.

Не может быть.

Ошибка. Издевательство.

В запахе чувствовались нотки огурца. Ошибки не было.

— Как отвратительно пахнет, — забрюзжали клетки. — Здесь речка? Где мы?