Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

Костя вспомнил разговор с Таней в парке, когда ходили на лыжах, и понял, отчего в тот раз она затеяла его.

— И он потащил того геолога на себе? — спросил Костя.

— Что оставалось, делать? Лыж-то у них не было.

— А он большой, этот Василий Петрович? Тяжелый?

— Нет, средний. Но все равно, ты представляешь — в мороз, ветер тащить на себе человека. Рюкзаки с образцами и снаряжением папа оставил. Только продукты взял и топорик. Больше десяти километров тащил, где на себе, где — на каких-то ветках, волоком. А это тундра, укрыться негде. Ночью костер жег. Утром снова потащил. Куртку на Василия Петровича надел, тот без движения совсем замерзал.

— А их разве не искали? — зябко поежившись, словно и сам был в ту минуту в ледяной, безжизненной тундре, насквозь продутой свистящим ветром, спросил Костя.

— Конечно, искали. Почти вечером, в половине шестого, заметили с вертолета. Сразу же повезли обоих в больницу. Василий Петрович жив остался, три месяца, пролежал, а папа не прожил и суток — очень сильно простудился, произошел отек легких, и спасти его было уже нельзя… Вот, — с трудом удержав слезы, проговорила Таня, — семь лет прошло, как нет папы… Теперь… Дмитрий Кириллович.

Костя, взволнованный рассказом, с минуту молчал, глядя на длинную и голую, с пупырышками почек ветку тополя, что уныло перед самым стеклом покачивалась на ветру.

— А этот… Дмитрий Кириллович давно у вас?

— В третьем классе я была. Видишь, как давно… — Таня усмехнулась. — Я как-то маме говорю: не надо мне джинсов, лучше — сестренку… Да разве ей до ребенка! Театр, аплодисменты, новые роли, гастроли, на машине к морю ехать… Какая тут сестренка!.. А вот послушай! — вспомнила и оживилась Таня. — Сегодня директора встретила, Юр-Юра. Сам подошел ко мне: «Здравствуй, боевой комсорг! Никаких больше планов глобальных не вынашиваешь?» Вынашиваю, говорю. Хотим выступить с концертом самодеятельности перед заводскими шефами. И знаешь, одобрил. Только, говорит, уже в новом учебном году. Надо хорошо подготовиться.

— Правда, сколько новостей! — удивился Костя.

— Не все еще! Гляжу: ребята на перемене возле Олега Чинова толкутся. И что же оказалось: в каких-то немыслимых апельсиновых носках явился. Со стрелкой. Хвастается, что носки из Голландии. Как, по-твоему, желтые — хорошо?

Костя лишь плечи поднял: понятия не имел — хорошо это или, наоборот, плохо.

— А картины Петра Семеновича покажешь? — спросила Таня.

— Не сегодня, может?.. В бумаге они, перевязаны. И настроения что-то нет. Честное слово, лег бы и дня два проспал.

— Это от нервов, — с пониманием кивнула Таня. — Бабушка всегда так говорит… Тогда и завтра в школу не ходи. Лежи.

— Что ты! Это я так. Ерунда. В школу обязательно.

— Тогда вот домашнее задание на завтра. Немного задали. Полтора часа посидишь…

— Еще за Юлькой надо сходить. — Костя озабоченно посмотрел на часы.

— А Юле — это. — И Таня из сумки, висевшей в передней, вытащила пакет. — Пряники. А свежие! Сама две штуки съела. Попробуешь?

— О! — Костя заглянул в пакет. — Это все Юльке? Не жирно ли! — И достал коричневый крутобокий, облитый сахарной глазурью пряник.

Дома, неожиданно для Тани, произошла очень неприятная сцена. И унизительная. Для мамы в первую очередь. Это с Таниной точки зрения. Сама же Ольга Борисовна нисколько не сомневалась, что поступает правильно, что она была бы просто никудышная, равнодушная мать, если бы со всей определенностью не показала своего отношения к этой странной, нежелательной и вообще ни на что не похожей дружбе дочери.

Таня давно не видела маму такой взволнованной и негодующей, произносящей страстный монолог (была минута, когда Таня даже подумала: не текст ли это из какой-то роли?).

Да, Таня уже не сомневалась, что ее дружба с Костей Гудиным вряд ли понравится, маме. Потому о Косте ничего и не говорила дома (и бабушка, кстати, советовала пока не рассказывать). Но того, что мама воспримет это с таким негодованием, что могут прозвучать слова: «Нет, доченька, не воображай себя взрослой! В своих поступках ты не вольна. Я не позволю!» — такого от мамы Таня не ожидала.

Уже несколько раз Таня могла бы взорваться и на каждый мамин «тезис» нашла бы что возразить, но постепенно, пока низвергался водопад слов, ею овладевало какое-то безразличие, и она лишь тупо ждала, когда все же «театр» кончится и занавес опустится.

— Все? — почти безразличным голосом сказала наконец Таня.

— Тебе что-то еще неясно? — словно помня о публике в зале, удивилась Ольга Борисовна.

— Я не записывала. Наверно, пунктов сто обвинений… Даже не подозревала, что так ужасно. Я скажу просто, мама. Ни тебя, ни Дмитрия Кирилловича компрометировать я не собиралась. Тем более унижать. Ты, кажется, еще сказала «позорить». Это все неправда. Затем, ничего дурного и ужасного в своей дружбе с Костей Гудиным я не вижу. И запретить ты не можешь. Я не воображаю, что совсем взрослая, но все же думаю, что имею право поступать, как считаю нужным.

— И какой же вывод отсюда? — холодно спросила Ольга Борисовна.

— Я ведь сказала. Дружбы с Костей порывать не стану. И пожалуйста, успокойся: отец его уже пошел лечиться. Сам пошел.

— Куда? В психбольницу! Ты слышишь — слово-то какое!

— В лечебно-трудовой профилакторий.

— Сути это не меняет. Таня, дочь… Нет, я не могу поверить. Взвесь, подумай еще раз. Обо мне подумай, об отце, он тебя очень уважает. Подумай о нас. Совершая такой ответственный шаг…

Новый монолог грозил затянуться надолго.

— Мама, — чужим голосом перебила Таня, — если для тебя все это так непереносимо, то… может быть, мне на время перейти к бабушке?

— Да ты что говоришь! — ужаснулась Ольга Борисовна. — Мало того, что вот-вот всякие нежелательные пересуды могут начаться, так еще скажут — дочь от родной матери ушла! Таня, ты слышишь, я не разрешаю!

— Ну хорошо, хорошо… Тогда хоть скажи, от кого ты узнала, что я… дружу с Костей?

— От кого?.. — запнувшись, переспросила Ольга Борисовна. — Да об этом, наверное, вся школа говорит. Сын пьяницы…

— Мама, довольно! — Таня и рукой по столу прихлопнула. — К твоему сведению, Костя прекрасный парень. Порядочный.

— Нашла себе порядочного! Какие действительно прекрасные ребята есть…

Таня так и ожидала: мама про Олега скажет… Однако нет, не сказала.

И вечером, когда пришел из своей мастерской муж, Ольга Борисовна вновь пробовала затеять разговор об «ужасной», по ее мнению, Таниной дружбе. Но Дмитрий Кириллович слушал с отчужденным видом. Он без аппетита поковырялся в тарелке и вздохнул:

— О, человеки! Здесь страсти-мордасти, у художников то же самое. Чувствую: завтра на правлении свалка будет страшенная. Картину Никифорова рекомендовать на выставку! Черт знает что! Бездарная компиляция!..