Владимир Добряков - Взлетная полоса

— Ну ты даешь! — восторженно хохотнул Валера. — Дон Жуан! Она хоть ничего, хорошенькая?

Я чуть не вцепился брату в лицо. Он был высокий, сильный, вдвое старше меня — семиклассник, но я, оскорбленный его тоном, не посмотрел бы ни на что.

— Молодец! — одобрил мой яростный порыв Валера. — Любовь предавать нельзя.

Через полчаса учительница показалась в подъезде и, не оглянувшись, широким шагом, прямая, как солдат на параде, пошла со двора.

Я думал, что дома меня ждут неприятности, — недаром же учительница столько времени сидела с моими родителями. Папа-то из-за этого несчастного поцелуя, может, ругать и не станет, вот если бы я действительно устроил в школе пожар, тогда бы он, работавший в городской пожарной охране, наверняка строго наказал бы меня. Мама — другое дело, она так за все переживает.

Я сидел во дворе на скамейке и отколупывал ногтем кусочки прогнившего дерева. «Буду сидеть, пока всю доску не разломаю», — подумал я, словно это могло смягчить мою вину. Однако серьезного ущерба дворовой скамейке я нанести не успел. В открывшемся окне нашей квартиры появилась плотная фигура отца. Он увидел меня и позвал:

— Бориска, ужинать!

Строго сказал, но ведь назвал Бориской. Значит, можно идти.

На столе дымилась зеленая чугунная жаровня, разнося по комнатам вкусный запах плова. Валера ходил вокруг стола и с наслаждением раздувал ноздри.

— Что же ты застрял? Человек из-за тебя от голода погибает!

Я с благодарностью посмотрел на Валеру. Шутит, дурачится, будто ничего и не случилось. Напрасно все же обижаюсь на него. Хорошо иметь такого старшего брата.

Валера уплетал за обе щеки плов и рассказывал, как на уроке физкультуры ребята их класса играли в баскетбол.

— Восемь очков принес! — Валера ткнул себя в грудь. — Больше всех накидал.

Мама ела молча, не поднимая глаз от тарелки. Папа держал вилку в своей большой руке так, будто это был молоток, нанизывал на нее поджаристые кусочки мяса. Он, казалось, с удовольствием слушал Валеру.

А мне вдруг показалось обидным, что они словно не замечают меня. Точно я преступник какой.

Папа (он у нас за повара) унес на кухню грязные тарелки, а мама поставила на стол корзиночку с яблоками. Валера выбрал самое крупное яблоко и весело подмигнул мне. Я не понял, почему он подмигнул, и опечалился еще больше.

Желтое спелое яблоко с красным, будто нарисованным боком смотрело из корзинки прямо на меня, но я не взял его.

— Мам, — спросил я, — а зачем приходила учительница?

— Жаловалась.

— Что я Иру поцеловал?

— Да, Бориска, — внося горячий чайник, сказал папа, — надымил ты, как на большом пожаре. Не поймешь, с какого боку и тушить. Мало того, что… это… Да еще на виду всего класса. Срам!

— А по телевизору все время целуются, — сказал я. — И вы с мамой целуетесь.

Папа смущенно крякнул:

— Сравнил! Мы с мамой женатые люди.

— И я поженюсь на Ирочке. А сейчас мы дружим.

Валера противно хихикнул и взял новое яблоко.

— Рано тебе об этом говорить, — совсем помрачнел папа. — Ты должен об учебе думать. Хорошо и прилежно учиться должен. А это же черт знает что такое! Никогда не слышал, чтобы ученики в первом классе целовались!

— Дмитрий! Хватит! — рассердилась мама. — Просила же не говорить. Дым, пожар! В самом деле, не хватает только пожарной машины! Окончательно затыркали ребенка. На себя не похож. — Мама погладила меня по голове.

— А ты потакаешь его распущенности! — Папа не ударил, а просто поставил кулак на стол, но крышка на чайнике все равно звякнула.

От папы я, никак не ожидал такого горячего участия в моем воспитании. В общем, шум все-таки получился. Мама увела меня в другую комнату, посадила рядом с собой и долго объясняла, как надо вести себя в школе.

Что ж, понял я, не чурбан. Уныло спросил:

— Теперь всегда буду за другой партой сидеть?

— Ничего не поделаешь. Учительница очень сердита на тебя.

Дружбы с Ирочкой не получилось. Нас то и дело дразнили «женихом и невестой», словно на обезьян в клетке, показывали пальцем, хихикали. Ирочка стала сторониться меня, уже не угощала конфетами.

Сидя один, я с тоской поглядывал на свою прежнюю парту возле окна и молча страдал. Лишь однажды я сорвался, не стерпел насмешек ехидного Славки с третьего ряда. Я догнал его в коридоре и треснул по носу, да так, что у него закапала кровь.

— Это он из-за нее, Ирки! Своей невесты! — кричал Славка и размазывал по лицу кровь.

За «хулиганскую расправу над учеником» меня стыдили перед классом, заставляли просить у Славки прощения, водили к завучу. Конечно, сообщили и родителям. Мама снова очень сильно огорчилась.

Но обидней всего было то, что Ирочка ни одним взглядом не одобрила мой поступок, стала смотреть на меня с испугом и недовольством. Впрочем, во втором классе она уже не появилась: ее отец был военным, и они переехали в другой город.

Урок со второй Ирочкой мне, кажется, пошел впрок — с тех пор я долго-долго ни в кого не влюблялся. Но вот когда пошел в восьмой класс…

Собственно, случилось это чуть раньше. Я все отлично помню. Было тогда последнее воскресенье августа, двадцать седьмое число. Даже помню, какая стояла погода. Солнце в тот день к вечеру скрылось. Из-за края крыши выползло клубистое белое облако и закрыло собой веселое солнце. Наш большой двор, зеленый, со спортивной площадкой, огражденный высокими сетками, с голубенькой эстрадой и двумя десятками лавочек перед ней, сразу помрачнел, притих.

Я почему о погоде заговорил? Из-за дождя мог сорваться вечер на дворовой эстраде, и тогда не увидел бы Надю. Конечно, я все равно увидел бы ее, но это когда-то еще было бы.

Облако сильно обеспокоило дворового общественника Федора Васильевича. Он то и дело поднимал лицо кверху, принюхивался и сам себя спрашивал:

— Неужели дождик собирается?

Налетел ветер, загнул на доске уголок объявления, еще накануне любовно написанного Федором Васильевичем: «27 августа состоится концерт самодеятельности. Затем — фильм «Белое солнце пустыни». Начало в 19.30. Спешите на площадку!»

— Валек, — попросил неутомимый общественник, — приколи, пожалуйста, объявление. Видишь, ветер поднялся. Как полагаешь, Валек, будет дождь или пронесет стороной?

Я знал, почему Федор Васильевич обхаживает Вальку Капустина. Вальке ничего не стоило сделать любую пакость. Мог заставить своих прихвостней «организовать» короткое замыкание провода, оборвать экран или поднять такой свист, что никакой динамик не поможет. Все мог Валька. За ним числилось немало «подвигов», он состоял на учете в детской комнате милиции, известен был и тем, что два года осваивал программу седьмого класса.

Федор Васильевич и обхаживал Вальку Капустина. Пуще дождя опасался его проделок.