Владимир Добряков - Взлетная полоса

— Расту, — с грустной улыбкой сказала Галя. — Мастером участка назначили. Новые машины из ГДР устанавливаем. Работа мне нравится. В аэроклуб хожу по-прежнему.

— Вот и я, — кивнула мама, — отдыхаю на работе. Свозишь людей, покажешь, расскажешь — довольны, благодарят. И самой приятно, о горе забываешь. Совсем бы пропала без работы. Ох, Галюша, до чего же за эти месяцы я устала, измаялась. И не докажешь ему, не слушает. Тебя, может, послушает… По старой дружбе.

И только мама успела это сказать — из комнаты донесся хриплый бас Валеры:

— Эй! Мыши амбарные! Шептуны! Есть живая душа в доме? Слышите? Кто там живой! Рюмку нальете?

— Началось! — Мама всхлипнула. — Господи, дай ему силы и разума!

Галя сняла с коленей разомлевшего Пушка и тихо сказала:

— Я зайду к нему.

Какие у Валеры были глаза, когда увидел Галю, я не знаю. Что ни представлю — все не вяжется с тем, чему стал минуту спустя свидетелем. Я ожидал от брата радости, смущения, мог предположить недоверие, даже обиду. Всего ожидал, только не такого.

Галя ничего еще, кажется, не сказала, а квартиру, как грохот колес на бревенчатом мосту, заполнил грубый и злой голос Валеры:

— Что! И ты здесь? Ты! Чего надо? Зачем пришла? Жалеть? Безногого жалеть пришла? Слова говорить? А я плевал на ваши слова! И на вас плюю — на красивых и умных. И правильных. На жалость вашу! Не нуждаюсь! Слышишь, Галка, не нуждаюсь! Не нуждаюсь! Не лезьте ко мне. Может, подохнуть хочу! Ну что выставилась на меня? Любила когда-то? Все! Захлопнулась крышка! Инвалид, калека! Вот, смотри!

Валера не успел сбросить с ног одеяло — Галя подскочила и, коротко размахнувшись, ударила его по щеке. Хлестко ударила. И тут же схватила его взлохмаченную голову, прижала к груди и, не сдерживаясь, в голос, по-бабьи, заплакала.

Отец взял меня за плечи и вывел из комнаты.

Больше часа дверь оставалась закрытой. И почти все это время то громче, то затихая до шепота, оттуда слышался Галин голос. А мы сидели тихо, и каждый думал: о чем она говорит? Что отвечает Валера?..

Дверь неожиданно распахнулась, и Галя, держа наполовину отпитую бутылку водки, направилась в кухню.

— Валерий, — сказала оттуда, — я выливаю.

— Да, — глухо донеслось из комнаты.

Галя наклонила над раковиной бутылку, вылила содержимое и отвернула шумную струю воды.

— Чтобы и запаха не было, — сказала она. — Ну, дорогие родители, пельмени есть будем? Дмитрий Матвеич, я ужасно проголодалась. И Валерий не откажется.

— Да о чем разговор! — по-молодому засуетился отец. — Сейчас, сейчас — в кипяток их! Пять минут, и будут готовы. Борис, неси к Валере столик. Мать, скатерку набрось…

Через пять минут не получилось, но скоро перед тахтой Валерия уже стоял длинный журнальный столик, и на нем дымились пять тарелок с пельменями, источавшими вкусный и ароматный запах.

Оказывается, все проголодались. Галя не уставала нахваливать:

— Прелесть! Даже в Будапеште такого не подавали!

— Ты перчика побольше, — предлагал отец.

А Валерий ничего не говорил, только изредка поднимал на Галю глаза, словно никак не мог поверить, что она сидит рядом.

И мама настороженно молчала — вся была в ожидании.

Это ожидание чего-то важного, самого главного, будто висело в воздухе. С каждой минутой оно будто сгущалось. И Галя, положив вилку на тонкий золотистый ободок тарелки и душевно сказав: «Спасибо, очень вкусно!», обвела всех внимательным взглядом.

— Валера, ты сам скажешь?

— Нет… лучше ты, — ответил он тихо.

— Ладно, скажу. — Галя кивнула. — В общему если вы не против, мы хотели бы расписаться. Заявление решили подать через месяц. Раиса Ильинична, вы как к этому? Не против?

Мама обняла Галю и заплакала…

Вот, пожалуй, и все события, что происходили два года назад и о которых я собирался рассказать по возможности точно и правдиво. Что добавить? В прошлом месяце Валера и Галя на улице Широкой получили квартиру в доме номер семь. Это три остановки от нас. Валерий непременно хотел, чтобы квартира была на самом высоком, последнем, двенадцатом этаже. Галя сначала не соглашалась — вдруг лифт откажет или будут сквозняки, но потом сдалась и была очень рада, когда им выписали ордер на квартиру номер «48» с двумя комнатами, просторной кухней и балконом-лоджией. С лоджии было видно далеко-далеко, а летное тренировочное поле за лесом можно было разглядеть даже лучше, чем с ее прежнего одиннадцатого этажа общежития. Тем более если смотреть в телескоп «Алькор», что стоял тут же на железной треноге.

Дочка у Гали родилась в мае. Я слышал, одна старуха во дворе говорила: «В мае поженились, в мае родила, — всю жизнь будут маяться». Но что-то не похоже. Живут хорошо, дружно. Галя вместе с моим отцом мечтала, чтобы Валера поступил учиться, и он прошлой осенью сдал экзамены на заочное отделение машиностроительного техникума. Работает Валерий на одной фабрике с Галей, наладчиком машин. На протезах брат ходит без палки. Очень любит дочку. Носит на руках и голосом Эдиты Пьехи поет:

Не случайная песня. Дочке дали имя Надежда. Надя. Я как-то спросил Галю, почему так назвали дочь. Она в ответ лукаво засмеялась:

— Потому что нравится мне. Красивое имя, звучное, ласковое. Разве не согласен?

Мне не быть согласным!

— К тому же, — добавила Галя, — и бабушка моя была Надежда. Надежда Сергеевна.

Сейчас мы с Надей в десятом. По-прежнему дружим. По-прежнему часто видимся. Бывает, что спорим и даже критикуем друг друга. Бывает. Но все слова, которые я ей когда-то писал, которые Надя находила в тайнике под дворовой эстрадой, — это все правда. И еще раз правда. А когда бываем у Гали и брата в их новой квартире и смотрим, держась за руки, с их высоченного балкона в синие дали, то кажется, что вот-вот, через секунду, мы оторвемся от взлетной полосы и поднимемся еще выше, откуда будет видна вся большая наша земля.