Владимир Добряков - Взлетная полоса

Измученный болезнью и беспомощностью, Валера сделался раздражительным, капризным, беспрестанно заставлял делать то одно, то другое. Мама уже собиралась бросать работу. Но отец убедил не делать этого — иначе совсем сломится. И это было правдой. На работе мама хоть немного могла отдохнуть душой.

А временами брат впадал в такую мрачную меланхолию, что целыми часами лежал как пласт. Однажды, когда он будто стеклянными глазами смотрел в потолок, я попробовал заговорить с ним — Валера в бешенстве запустил в меня тяжелую книгу. Вдобавок ко всему чаще и чаще требовал вина или водки.

— Что косоротитесь! — кричал он. — Имею право. На свои пью, инвалидные!

Выпив, он минут тридцать-сорок не мог успокоиться — шумел, ругался, ползал на коленях, опрокидывал стулья, после чего, обессилевший, с трудом забирался на тахту и затихал в тяжелом, недолгом сне. Случалось, если не хватало сил, засыпал и на полу.

Единственную связь с внешним миром, так сразу отдалившимся от него, мог поддерживать лишь с помощью телефона. Первое время аппарат стоял возле его тахты, и, когда звонили, Валера тотчас хватал трубку. Однако почти всегда тут же в раздражении орал: «Борька! По твою душу!» Или звал маму: «Мать, ты, как министерша, нарасхват». А ему не звонили. Ни Вероника теперь не беспокоила звонками, ни Людочка с собственной кооперативной квартирой, ни межгород. В конце концов Валера приказал убрать телефон.

Не звонила брату и Галя. Может, ее и в городе еще не было — курсы трехмесячные.

О Гале мы вспоминали часто. Особенно после истории с фотографией. Пришел я как-то из школы и вижу: на столе валяется разорванный снимок, на котором Валера и Галя были сфотографированы год назад. Только я взял со стола кремовые кусочки — Валера как заорет с тахты:

— Чего лапаешь! — А потом устало махнул рукой. — Ладно, выбрось к чертовой бабушке.

Выбрасывать мне было жалко. Поискал глазами, куда спрятать обрывки, и положил на прежнее место — за раздвижное стекло книжной полки. Я ожидал, что Валера снова закричит на меня, но тот пустил в потолок струю дыма и сделал вид, будто все, что я делаю, его нисколько не интересует.

Но самое удивительное было не это. Вечером я пришел от Нади (готовили вместе уроки) и глазам не поверил: кремовая фотография, прежняя, целая, которую я привык видеть на полке, вновь стояла на том же месте.

Валера спал. Я на цыпочках подошел к полке и отодвинул стекло. Куски фотографии были тщательно сложены друг с другом и обратной стороной приклеены к прозрачной пленке. Линии разрыва были едва заметны.

Эта история с фотографией меня так взволновала, что я тут же вновь поспешил к Наде. Она даже перепугалась, открыв дверь и увидев меня. Выслушав, Надя уверенно сказала:

— Боря, он любит ее.

На это я печально заметил:

— Но из этого теперь уже ничего не следует.

— Почему? — нахмурила она брови. — Разве ты не уверял, как он был ей дорог.

— Правильно, был. В прошедшем времени.

— А сейчас? Думаешь, ничего-ничего?

— Не знаю. Может, и сейчас что-то осталось, но… как бы это теперь выглядело? Когда здоров был — смотреть на нее не хотел. А теперь чувство вспыхнуло.

— Боря, не сердись, я не согласна. Если человек любит, он готов на многое. На жертву.

— Согласен. Допустим, Галя была бы готова. А Валера? Имеет ли он право? Наплевал, обидел… Ни на что не имеет он теперь права.

Надя покачала головой:

— Ты рассуждаешь, как бухгалтер. Все взвесил и рассчитал. А настоящая любовь не рассуждает…

Я и сейчас, два года спустя, поражаюсь — почему Надя так говорила? Откуда у нее были те убеждения взрослой женщины? А ведь она даже младше меня. На целых четыре месяца.

Сколько раз возвращались мы к разговору на эту тему. Надя убеждала: Галя должна знать правду, а как поступит — ее дело. Сам я, возможно, ни на что не решился бы, а Надя распорядилась по-своему. Однажды утром я собирался в школу, когда в дверь тихонько постучали. Это была Надя. Я по ее лицу сразу понял: пришла не просто так. И действительно, едва спустились с лестницы, она сказала:

— Боря, пожалуйста, не сердись. (Она часто повторяла это «не сердись», будто я вообще мог сердиться на нее!). Ну скажи, не будешь сердиться?

— Буду, — сказал я. — Буду рычать как лев!

— Вчера вечером я звонила в общежитие.

— В какое общежитие? — опросил я, хотя уже отлично понял, куда она звонила.

— Где живет Галя. Она приехала девять дней назад.

Я удивился. Но удивляться было еще рано.

— Мне удалось поговорить с Галей.

Вот так Надя! Но и это было не все.

— Боря, мы с Галей условились, что ты и я придем к ней в гости. В семь часов. Сегодня.

Уф! И это успела!

— А про Валеру, не говорила?

— Не беспокойся. О Валерии не было ни слова. Просто сказала, что много о ней слышала от тебя, что ты звонил, а ее не было в городе. Галя сама предложила увидеться… Ну, что же не рычишь как лев.

От радости я громко поклацал зубами и сказал:

— Ты лучший на свете человек и лучшая на свете шпионка!

Очень довольная, Надя засмеялась.

— Приходи делать уроки. А вечером, к семи… — Она помахала мне рукой и свернула направо, к своей школе.

Под длинный, выступающий на несколько метров козырек входа в новенькое четырехэтажное общежитие по улице Кирова мы вошли в ту минуту, когда зеленые цифры на электронных часах показывали ровно 19.00.

Дежурная за столиком, узнав, кого нам нужно, вдруг приветливо улыбнулась:

— Вы и есть лучшие Галины друзья? Говорила о вас. Ждет. Поднимайтесь на второй этаж.

Как давно не видел я Галю! Собственно, с того дня, когда Валера вернулся из армии. Наверно, и про него будет расспрашивать. Может, про фотографию все-таки не рассказывать?

Надя по лестнице поднималась первая, будто ей хорошо была известна дорога. Она первой увидела дверь с номером «22».

— Волнуешься? — Надя взяла мою руку. — Холодная. Боря, не переживай. Все правильно делаем. — И она постучала в дверь.

Галя открыла тотчас — радостная, маленькая, юркая, в нарядном фиолетовом платье.

— Бориска! — Она затащила меня в комнату, обняла, поцеловала в щеку. — А это Надя? — И Надю обняла и тоже расцеловала, даже в обе щеки. Вот ты какая! Высокая, взрослая, красивая! Бориска, ухаживай за дамой. Помоги снять пальто.

Я повернулся к Наде и только тут заметил худощавого парня, одетого в вельветовый пиджак и коричневые туфли на высоком каблуке, начищенные до такого блеска, что в их круглых носках отражался свет лампочки. Развалясь в кресле, парень без интереса наблюдал за «шумной встречей гостей».

— Это Олег. — Галя показала на парня в пиджаке.

— Он самый, — сдержанно кивнул тот и взял с низенького столика на трех ножках журнал «Крокодил».

— Какие молодцы! Какие умники! — не обращая внимания на Олега, радостно говорила Галя. — Позвонили, разыскали, пришли! Чай будем пить, торт лопать. Вы будете рассказывать, я буду слушать. Потом я буду рассказывать, вы — слушать.