Владимир Добряков - Что берешь в дорогу

Еще часа два промаялась. Потом сказала себе: «И пусть! Может, это и лучше. Ведь сама же недавно сомневалась: а так ли уж я люблю его?.. Может, я просто от других стараюсь не отстать?»

Подумала так и стала надевать сапоги.

— Куда-то собираешься? — тревожно глянув на дочь, спросила Татьяна Ивановна.

— Погуляю. Такое солнце, а я сижу.

— А если Виталий придет?

— Так и скажи: пошла гулять. В парк пойду. Может, последний теплый день. Потом весны дожидайся… Часам к пяти вернусь.

Люда сказала матери: «В парк пойду». Сказала не подумав. Что в такую пору в парке делать? Ни зелени, ни цветов. Аттракционы не работают. Кончился летний сезон.

И все-таки пошла в парк. Вспомнила, что за парком, где-то на пустыре, гаражи строятся, о которых говорил Виталий. Вспомнила и удивилась: начисто забыла о его просьбе. Хотя чему удивляться? И в четверг, и вчера — сплошные хлопоты на работе. Шепотки, разговоры — обстановка будто перед грозой. Маргарита Васильевна несколько раз появлялась в цехе. Как всегда, в накрахмаленном, белоснежном халате, причесанная, на матовом лице — улыбка, а тревога все равно чувствуется. Уборщицы суетятся, полы драят, кастрюли моют, как перед смотром. Электрик полдня торчал, с проводкой на второй печи возился. А дома — бесконечные мысли о Виталии. И мама переживает. О гаражах ли тут!

Хоть посмотреть, где они? Виталий-то как беспокоился! С главным судьей зачем-то собирался ее знакомить. Только вряд ли мама поможет. Кто такая? Рядовой бухгалтер. Даже не старший.

Как и полагала Люда, все в парке было закрыто, заперт. А дальний киоск, где летом продавали мороженое, еще и досками забит — от мальчишек.

И людей почти не видно. Лишь на волейбольной площадке с натянутой сеткой — оживление. Парни в спортивных костюмах звонко шлепают по мячу. Молодые силы девать некуда.

Люда прошла по аллейке, где справа стояло с десяток невысоких столбов с качелями, и вдруг услышала знакомый голос:

— Гражданка Белова, приказываю остановиться!

Повернула голову — Федя Ситов. И такая — мало сказать, радостная — улыбка на лице, просто счастливая улыбка. Светится весь.

— Гуляем? Дышим озоном? Не желаете составить компанию? — И Ситов черным беретом обмахнул возле себя скамейку.

— Еще как желаю! — Люда с наслаждением уселась рядом, вытянула ноги. — Тоже озоном дышишь?

— Читаю, набрасываю эскизы будущих шедевров, — он показал на блокнот, торчавший из кармана, — пасу дочь.

— Это она? — Люда посмотрела на девчушку лет пяти в синем пальто и в синих брючках. Та стояла на качелях, крепко держалась за проволоки и лихо раскачивалась.

— Она, — с насмешливым достоинством подтвердил Ситов. — Юлька. Мое первое по-настоящему совершенное произведение. А это, — похлопал по блокноту в кармане, — это лишь рисованные неясные отблески моих фантасмагорий. Ничего пока интересного. И показывать не стану. Нет, нет, не проси! Если когда-нибудь потом, в будущем, идя по залам Всесоюзной выставки, вдруг замрешь перед чудесной картиной, то взгляни на подпись в нижнем углу. Там будет стоять: «Ф. Ситов».

Большим шутником и балагуром был Ситов. Люда не переставала улыбаться.

Наговорив еще кучу всяких удивительных небылиц, Ситов умолк и, кивнув на дочь, спросил:

— Нравится?

— Очень.

— Ты слышала, наверно, что мы с Юлькой одни живем?

— Краем уха, Федя.

— Одни, — повторил он. — Скоро два года. Ушла от нас Люська. Почему? По глупости. По молодости. Потому что был грех — выпивал я. Крепко. Очень крепко. Даже лечиться пришлось. Да, невеселый факт биографии. Не трамвайный билет — не выбросишь. И еще потому, что на служебной лестнице, мягко выражаясь, не самая заглавная фигура. Ну и самое потрясающее: влюбилась Люська. Влюбилась без памяти. Нет, ты можешь объять это умом — оставить такую дочь! А Люська оставила… Ты не обижаешься, что рассказываю это? — озабоченно спросил Ситов. — Понимаешь, скребет на душе. Хоть когда-то выговориться надо. Не обижаешься?

— Ну что ты, — мягко и с какой-то непонятной жалостью проговорила Люда. — Трудно, да?

— Почему? Нет. Нам с Юлькой хорошо. Это Люське плохо. Кончился у нее порох. Прогорела. Может, к новому году и вернется. Три письма написала. Погода, море, шляпки… А чернила размыты. Ревела. Да и между строк, мимо шляпок этих читать — видно же. В душевном цейтноте Люська. Вернется.

— А ты? — осторожно спросила Люда.

— А чего я, конечно, пожалуйста, в любой час! — Федор уже не прятался за шутку. — Я ведь ее, дурочку, люблю! Шальная. Глупая. Я уже гарнитур в кухню купил. Двести семьдесят отдал. Увидит Люська — обревется! Еще сапоги на желтой подошве купил… Ты какой носишь размер?

— Тридцать седьмой.

— У Люськи — тридцать пятый. Она махонькая, только по плечо мне… Ну а что у тебя, Джина, звезда солнечной Италии?

— Федя, не надо, — поморщилась Люда. — Как дела! Будто не знаешь, что у нас на работе.

— Да-а. — Федя приподнял за хвостик свой берет, сдвинул его на ухо. — Налицо растущая конфронтация сил. С одной стороны — комиссия, акт, жалобы. С другой — незаурядный тактический и артистический талант великолепной Маргариты. С третьей — мутная вода и круговая порука. С четвертой — эволюция самосознания части коллектива. Может, банально звучит, но, черт возьми, приятно же, когда честно зарабатываешь хлеб и заслуженно ходишь в передовиках. Мне кажется, где-то внутри это в каждом сидит. Ты разделяешь мою мысль?

— Конечно! — горячо сказала Люда. — Лично мне, например, очень хочется с радостью приходить на работу, улыбаться, шутить и печь вкусные вещи. Недавно торт на заказ пекла. К серебряной свадьбе. Господи, как старалась, ну изо всех сил. Соберутся, думаю, гости, увидят мой шикарный торт и станут хвалить. У всех будет хорошее настроение.

— Люда, — сказал Ситов, — я снимаю берет!

— Ну чего ты смеешься!

— И не собираюсь, — протестующе помотал круглой головой Ситов. — Просто… просто вот это самое только и нужно. От души чтобы.

— Да, да, — закивала Люда. — От души. Если бы все так. Каждый… А иногда до того горько бывает… Недавно подумала — не поискать ли другое место? В кафе на практике была весной. Вот где обстановка! Будто на крыльях летишь на работу. Я тогда по-настоящему радовалась и про себя повторяла: как хорошо, что выбрала эту профессию! Ее ведь с искусством можно даже сравнить. Опять улыбаешься? — Люда с укором взглянула на Ситова. — Напрасно улыбаешься.

— Да с чего ты взяла! Я элементарно любуюсь твоим вдохновенным лицом.

— Несерьезный ты человек. А я в доказательство хотела стихи прочитать.

— Стихи? Интересно. Ну, ну, пожалуйста.

— Ладно, слушай: