Михаил Водопьянов - В дни войны [Рассказы]

В трёхстах метрах дальше была найдена и гурьевская машина. К удивлению, она оказалась не очень разбитой. Как видно, лётчику удалось спланировать и с грехом пополам произвести посадку. На сиденье кабины запеклась кровь. Но ни в кабине, ни возле самолёта Гурьева не было.

Никаких следов обнаружить не удалось. Если они и были, их всё равно занесло снегом.

Впереди, километрах в трёх-четырёх, маячили какие-то строения. Над одной крышей лениво поднималась струйка дыма и расползалась в морозном воздухе.

— Пойдём туда, — предложил техник. — Может, что узнаем и… отдохнём немного.

Трудно передать радость друзей, когда в первом же домике на краю посёлка они увидели лежавшего на хозяйской кровати Ваню Гурьева. Да, это был он, живой и даже весёлый. Карие глаза его счастливо сверкнули в прорези сплошь забинтованного лица.

— И где ты, долговязый, так долго копался? — как всегда, шутливо приветствовал он друга.

Степанов бросился его обнимать.

— Осторожно, плечо…

Через пять минут всё стало ясно. В воздушном бою с тремя самолётами противника лейтенант Гурьев был ранен в правое плечо. От жгучей боли он на мгновение потерял сознание, но сумел всё-таки прийти в себя, заставить самолёт повиноваться его воле и, управляя левой рукой, кое-как посадить машину. На земле он сразу потерял сознание: сказалось нервное напряжение и потеря крови. К тому же при посадке он сильно разбил лицо. Сколько он лежал в беспамятстве в кабине, Гурьев не помнит. Он пришёл в себя от звонких детских голосов, внезапно нарушивших степную тишину. Ребята с хутора видели, как падает краснозвёздный самолёт, и помчались на его поиски. Они-то и доставили на салазках лётчика к себе домой. Старушка, бывшая когда-то санитаркой в районной больнице, сумела хорошо промыть рану, остановить кровотечение и перевязать лётчика.

Через сутки три неразлучных друга отправились в обратный путь, в свою часть. Впереди шёл Степанов, прокладывая лыжню. За ним Гурьев, с трудом передвигаясь с помощью только одной палки. Замыкал шествие Лаврентьев.

Волга была уже недалеко, когда они увидели небольшой отряд лыжников, шедший из Сталинграда. Лыжники двигались довольно неумело, как-то странно размахивая палками.

Лаврентьев сразу определил:

— Фашисты!

Гитлеровцев было десять человек. Очевидно, это были разведчики.

Уходить было поздно. К тому же вражеские разведчики заметили трёх человек, шедших в пустынной степи, и теперь с гиканьем бежали им навстречу. Надо принимать неравный бой.

Друзья залегли за небольшим холмом. У Степанова и Лаврентьева были автоматы. Гурьев держал наготове в левой руке пистолет.

Когда до гитлеровцев оставалось шагов полтораста, воздух резанула короткая автоматная очередь. Высокий немец, шедший впереди, упал ничком в снег. Остальные залегли и открыли ответный огонь.

Перестрелка продолжалась около получаса. Судя по тому, что гитлеровцы несколько ослабили огонь, у них были потери. Был ранен и Лаврентьев. У Гурьева кончились патроны к пистолету.

Гитлеровцам, видно, надоело отстреливаться, лёжа на снегу, и они пошли в атаку. Семь немецких солдат, согнувшись в три погибели, кинулись к холму. У Степанова уже были на исходе патроны в диске автомата. Стараясь стрелять так, чтобы ни один выстрел не пропал зря, он уложил ещё двух фашистов. Остальные поползли в сторону.

Степанов отбросил свой автомат и схватил оружие Лаврентьева, громко стонавшего от боли.

Гитлеровцы больше не стреляли. Они отползали всё дальше и дальше. Очевидно, разведчики решили просто уйти — степь ведь велика, зачем перестреливаться с отчаянными русскими, когда их можно обойти стороной. Пять гитлеровцев встали на лыжи и, низко нагибаясь, помчались вниз по склону. Последней пулей Степанов настиг ещё одного из них.

С Лаврентьевым дело было плохо. Он уже не стонал. Всё лицо у него было в крови. Кровь сочилась из правой руки и левого бедра. Дыхание стало прерывистым.

Степанов наложил ему жгуты, замотал голову бинтом из индивидуального пакета. Но как доставить тяжелораненого к своим? Гурьев нашёл выход. Он предложил связать две пары трофейных лыж, брошенных немецкими разведчиками, и положить на эти самодельные салазки техника.

Так и сделали. И Степанов потянул за собой тяжёлую ношу. Гурьев пытался ему помогать здоровой левой рукой. Мороз всё крепчал и крепчал. Долго брели они, пока не встретили наконец наш танковый батальон, шедший к переправе на малой скорости.

Танкисты быстро доставили раненых к Волге, а к утру все трое уже находились в своей части.

В 1943 году вместе с командирами других кораблей я получил задание бомбить город Данциг. Мы вылетели.

Над землёй стояла тихая лунная ночь. Сверкали крупные осенние звёзды. В такую ночь хорошо бродить по земле, молча вдыхать свежий воздух, слушать родную далёкую песню…

Но вот мы подошли к линии фронта, и под нами открылось море бушующего огня. Такая резкая перемена картины всегда вызывала во мне новый приступ ненависти к зачинщикам войны, к варварам, нарушившим нашу красивую мирную жизнь, прервавшим песни, зажёгшим огни кровавого зарева. Я думал о своём экипаже — молодых механиках и стрелках. Какой весёлый, славный народ! Им бы работать, наслаждаться солнцем, познавать всю радость созидательной жизни. Но сейчас для них существует только одна радость — положить бомбы точно в цель, бреющим полётом пройти над вражьими колоннами и полить их свинцовым дождём: пожните, что посеяли!

Я отлично понимал те чувства, которые заставляли наших героев-лётчиков идти на таранящий удар: своей гибелью они избавляли любимый народ от врагов. Своей смертью они обрекали на смерть сотни фашистов, приближая час освобождения Отчизны. И ради этой великой цели они совершали последний шаг в жизни, вернее — последнее движение, без всякого колебания.

Все эти размышления быстро проносились в моей голове, пока я вёл машину к цели — городу Данцигу.

Вот справа показалось море, впереди чёрная точка — город. Мои товарищи начинают работать: открываются люки и одна за другой сыплются бомбы. Мы ясно видим взрывы, затем вспыхнувший пожар.

За нами летели ещё самолёты; цель им была открыта, и мы с сознанием исполненного долга развернулись в обратный путь.

Дорога была знакомая. Мы весело шутили, высказывали предположения насчёт того, какую ещё «музыку» нам придётся услышать от вражеских зениток. Но всё прошло благополучно, и мы вовремя вернулись домой.

На другой день мы должны были снова идти на Данциг. За несколько часов до вылета меня вызвали в штаб. Я простился с товарищами, пожелал им удачи и поехал в Москву. По обыкновению, автомашиной управлял я сам.