Александр Исбах - Золотые кувшинки

Из леса неожиданно вынырнула фигура верхового.

«Приказ отступать», - решил я, и как будто треснула натянутая до отказа боевая пружина.

Всадник легко соскочил с коня: я узнал под большим козырьком шлема широкоскулое лицо Вали Грековой.

Она ласково взглянула на меня, и что-то расплавилось в моём окоченевшем сердце.

- Товарищ командир батареи, - глухим, простуженным голосом сказала Валя,- командир полка приказал держаться до последней возможности. Без приказа не отступать.

Черненко оторопело поглядел на Валю, обвёл глазами трупы, усеявшие лесную опушку, небольшую горстку оставшихся бойцов и глухо ответил:

- Передайте командиру полка, что приказ будет выполнен.

Валя поняла долгий взгляд помкомбатра. Хотела что-то сказать, но промолчала и только, проезжая мимо меня, тихо бросила:

- Прощай, Сашко!…

И мне показалось, что она совсем, навсегда прощается со мной.

Все бойцы батареи знали, что у помкомбатра Павла Черненко дома остались жена и маленький сын Пашка.

В походной сумке, в кожаном бумажнике его, лежала карточка: бравый, статный, усатый Черненко в расшитой украинской рубахе стоит у кресла, на котором сидит молодая черноглазая женщина со смеющимся мальчонкой на руках.

Осколок ударил в бок помкомбатра, сорвав сумку.

- Товарищ командир!-рванулся к нему арттехник Зилов.

Черненко тяжело сел на землю. Он сам скинул шинель и старался рукой остановить бьющую кровь.

- Ца-рапина! - хрипло заикаясь, сказал помком-батр. - Царапина…

Он глубоко вздохнул и засмеялся, радуясь тому, что остался жить, что он только ранен, что смерть ещё раз миновала его.

Поднявшись с земли, глубоко вдыхая густой морозный воздух и, видно, по-новому ощущая радость жизни, он широко и как бы несколько виновато улыбнулся своим встревоженным бойцам.

В этот момент новый снаряд разбил орудийное колесо и с грохотом врылся в землю у моих ног.

«Конец!» - мелькнула мысль, и, закрыв глаза, я откинулся на лафет орудия.

Конца не было…

Я открыл глаза. Снаряд спокойно лежал в яме и дымился. Он не разорвался. Бледные и изумлённые, стояли бойцы.

- Ну, не иначе, как мы в сорочке родились, - облизывая пересохшие губы, сказал арттехник Зилов.

И тут же второй снаряд упал у самой опушки, и опять батарейцы увидели смерть в лицо.

С шумом, цепляясь обледенелыми ветвями за соседей, упала подрубленная снарядом седая сосна. Но разрыва опять не последовало.

Снаряды ложились один за другим.

Никто из бойцов не помнил такого случая, чтобы десять снарядов подряд упали и не разорвались. Ещё не прошёл страх смерти: каждый раз устало шарахались красноармейцы. Но в земле только дымились глубокие дыры и пахло горячим, расплавленным металлом.

Моё сердце никогда ещё не билось так тревожно. Десять снарядов! Десять раз смерть, как хищный зверь, бросалась на меня и сворачивалась у моих ног, непонятно кем усмирённая, непонятно почему успокоенная и в этой своей тайне загадочная и ещё более страшная.

Каждую секунду могли взорваться эти десять снарядов…

Огонь утих.

Я не мог дальше выдержать, бросился к чёрной воронке, но чья-то рука рванула меня назад, злой голос арттех-ника Зилова хлестнул:

- Назад! Не лезь! Смерти хочешь?… - Уже спокойней он добавил: - Умеючи надо смотреть. Тронешь её, гранату, - она и взорвётся. Переждать надо.

Коченели руки. Скрипели сапёрные лопаты о мёрзлую землю. Бойцы батареи откапывали неприятельский снаряд.

- А ну, ребята, - вздохнув, громко сказал Зилов, -

отойди на тридцать шагов! Без разговоров! Отвинчивать буду. Мало ли что…

- Почему ты? - запальчиво крикнул я.

- Товарищ командир, - не отвечая, обернулся Зилов, - прикажите отойти.

Черненко задумчиво и тревожно глянул в яму, где к самому телу снаряда прильнул Зилов, провёл рукой по заиндевевшим густым усам и, махнув рукой, увёл за собой бойцов.

Мы стояли в отдалении от ямы, не отрывая глаз от рук Зилова. Он отвинчивал головку снаряда.

Зилов высыпал порох на ладонь.

Не ожидая распоряжения помкомбатра, мы кинулись к яме.

На красной, огрубелой ладони Зилова горкой высились мелкие чёрные зёрна. Бойцы непонимающим взглядом смотрели на эти зёрна. Почему не взорвался снаряд?

Но в серых глазах Зилова уже мелькала весёлая искорка. Он, быстро пригнувшись, высыпал порох на край ямы, зажёг спичку и поднёс к горке.

Она не вспыхнула. И тогда все мы поняли, почему не взорвались снаряды.

- Песок! - крикнул я громко и радостно. - Песок! Зилоз… Товарищ командир… Лоржинские комсомольцы!…

На застывшей снежной поляне у самой опушки опять взорвался вражеский снаряд.

- Да!… - сказал многозначительно Черненко. - Да!… - повторил он.

Больше ничего не сказал командир, но мы поняли его. С НП указали новую цель.

- К орудию! - скомандовал Черненко своим прежним суровым голосом, словно не десять человек, а вся батарея слушала его приказ. - По белякам - огонь!

Я заложил новый снаряд в патронник последнего уцелевшего орудия.

Белые отступали, очищая занятые ими города нашей губернии.

Деревни и местечки были разрушены, дома разбиты снарядами и сожжены, электрические провода сорваны. Жизнь приходилось начинать сначала.

После возвращения с фронта я работал в Липерском губкоме комсомола. Ведал культурой и просвещением.

Однажды меня вызвал к себе товарищ Громов, сменивший Филькова на посту председателя губревкома.

- Надо нам на местах культурную жизнь налаживать. Поезжай, Штейн, в командировку, в Дреслу. Ты там знаешь все места, сделаешь доклад на уездном съезде, да и газету нам нужно наладить. А по печати ты, можно сказать, спец… - Чуть заметная усмешка скользнула по его хмурому лицу.

Я понял, что он вспомнил злополучную лунную поэму. Но мне было сейчас совсем не до луны.

- Есть, товарищ Громов!…

Я шагнул к двери. Громов остановил меня.

- Оттуда, - сказал он, - только-только белых выгнали. Местность пограничная, беспокойная. Так что смотри там, поосторожней. Дело военное.

Лет мне тогда сравнялось ни много ни мало - шестнадцать. И я считал себя старым, закалённым воякой.

Поручение Громова польстило мне. Шутка ли, еду налаживать власть на местах!

…В канцелярии губревкома выдали мне трёхаршинный мандат, десять миллионов рублей, пропуск на право проезда по железной дороге, всякие инструкции… Набил я свой многострадальный портфель - и на вокзал.

Поезд до Дреслы шёл восемь часов. Я сильно волновался, подъезжая рано утром к городу. Вспоминал, как

год назад уходил отсюда по снежным сугробам сквозь густой лес.

Улицы городка превратились в огромное пепелище. Только в центре сохранилось несколько домов, и на окраине в разных местах чёрными грибами высились уцелевшие избушки; между ними - полуразрушенные трубы.